Пеший город
Шрифт:
Жизнь идет, и есть в ней свои заботы, свои тревоги и разочарования. Есть они и у безнадежно влюбленного Голубя, и у старого Дерябы («Ни-ни! Только по праздникам!»), и у преподавателя летной школы Дятенка (потому что птенцы сейчас такие пошли — нет, мы были другими в наше время!). Но как бы трудно ни складывалась жизнь, дан ответ на главный вопрос:
Для чего у птицы крылья? Чтоб подняться в поднебесье, Чтоб парить под облаками, Быть свободной, словно песня, Чтоб, покуда светит солнце Над землей — к нему стремиться. Для чего у птицы крылья? Чтобы птица стала птицей.1962–1963 гг.
Что было дальше на самом деле
Так бы это должно было быть, если б жизнь не была жизнью, если б она оставалась сказкой, прекрасной мечтой. Мечта живет по своим законам, а жизнь по своим, и если мечта пытается жить по законам жизни, то это обычно плохо кончается. Сколько понастроено воздушных замков, а кто в них живет? Воздушные замки для жизни не приспособлены.
Пытались даже построить один большой воздушный замок для всех, чтобы все в нем были счастливы. Но ничего с этим не получилось. Строительный материал разворовывали еще на земле, а то, что удалось построить, в конце концов обрушилось всем на голову.
Будущее — это продолжение жизни, а не мечты. Мы привыкли жить в будущем, а в настоящем жить так и не научились. В будущем жить легче, спокойней, безоблачней, безболезненней, к тому же оно не пролетает так быстро, как пролетает настоящее: когда на него ни глянешь, оно всегда впереди.
Время раньше всех научилось летать и пролетает так быстро, что за ним не угонишься. И за будущим не угонишься, оно — как горизонт.
Птичий город теперь не узнать. Всюду взлетные дорожки, вокзалы, заправочные станции (так теперь называются буфеты). Предупредительные надписи: «Внимание!», «Взлет!»
Птичий город занимает все небо, но все предпочитают жить на земле. Все-таки какая-то почва под ногами.
Поразмять крылья, конечно, можно, но постоянно жить — не получается. Только умостишься, закроешь глаза, чтобы отойти ко сну — и тут же куда-то проваливаешься. Ко сну можно только отходить, а отлетать — разве что душой, оставив на земле тело.
Чем-то она притягательна для птицы, эта земля. Они-то думали, что их притягивает небо, а оно их притягивало только на расстоянии. А приблизишься к нему, расслабишься — и сразу летишь камнем вниз.
Появилось новое значение слова «полететь».
— Я вчера так полетела, — говорит Трясогузка и трясет гузкой, которая у нее вся в синяках. Великолепные синяки у Трясогузки! Наверно, когда падаешь с неба, уносишь на землю кусочек его синевы.
Внимание! Отстегнулись! Взлет!
Каждый — весь внимание. Все отстегнулись. Но взлета нет.
Многим просто некогда: столько дел. У некоторых на земле неплохой бизнес, а в небе никакого бизнеса нет. Летать стало просто невыгодно: ты полетишь, а тебя на земле обворуют. Ну, и привычка, конечно. Привыкли быть пешеходами, пешая ходьба полезна для здоровья.
Пешеход № 1 теперь Летатель под тем же номером. Когда-то он полетел с балкона, став одним из первых летателей, и сейчас иногда летает, правда, пока только сверху вниз. Но на очереди у него полеты снизу вверх. Это трудней, но не так больно.
Привратник Дятел приватизировал старые ворота, потратив на это все свои сбережения. На целый дом денег не хватило, но зато теперь у него собственная частная практика: кого хочет, впускает, кого хочет, выпускает. И хотя через эти ворота откуда выйдешь, туда и войдешь, но Дятел строжайшим образом проверяет у всех документы.
Пеночка-Пересмешка часто встречается с Соколом и редко с ним расстается, но расставаться хочется все чаще, а встречаться — все реже. Сойтись-то не трудно, трудно сойтись характерами. Да и вкусами тоже. Пеночка даже не может приготовить обед на двоих, до того у них с Соколом разные вкусы.
Марабу, начальник тайной полиции, уехал из Птичьего города туда, где он может говорить без акцента, но без акцента он понес такую галиматью, что все от него прямо-таки шарахаются. Не зря профессор Дубонос говорит, что в жизни главное — правильно расставить акценты. Как расставишь акценты, так и будешь жить.
В прежние времена Дубонос бы это только подумал, а теперь говорит напрямик. Может, это и лишнее, но почему бы не сказать? Сейчас даже модно говорить лишнее, а о главном молчать. Если хочешь сказать о главном, нужно предварительно застраховаться у Зяблика.
Этого правила придерживается и газета «Друг пешехода», которая, кстати, теперь носит более звучное название: «За правое лево!» Общество резко разделилось в своем поступательном движении в разные стороны: одни твердо знают, где право, но не помнят, где лево. Другие твердо помнят, где лево, но не знают, где право. Газета выбрала компромиссное направление, и теперь упорно борется за правое лево.
Но поэт Кукша, в какую сторону ни крути, в газете все равно не печатается. И Сорокопут не печатается. Свобода слова — это не для него, он предпочитает свободу мыслей от слов свободе слова от мыслей. Правда, выразить мысли, свободные от слов, пока затрудняется.
Кукша пишет тексты для песен. Лишь только его стихи стали текстами, как они сразу зазвучали. Сипуха и Кряква, которые создали свой ансамбль, сипят и крячут с большим успехом у публики. Особым успехом в их ансамбле пользуется Филин-Пугач, который совмещает работу судебного исполнителя с творчеством исполнителя народных песен. Он исполняет песню «Эх, ухнем!», причем лучше всего у него получается «ух!», а над «эх!» еще предстоит поработать.
Тут самое время сказать о Трясогузке. Трясогузка по-прежнему трясет гузкой, но теперь уже осмысленно, целенаправленно. Такие пошли времена: никто вам бесплатно гузкой трясти не станет. Трясогузка выступает в сольных концертах Сипухи, Кряквы и Филина: они поют, а она рядом трясет гузкой. Это обеспечивает солисту большой успех. Если рядом с ним никто гузкой не трясет, никто его и слушать не станет.
Сержант Глухарь и ефрейтор Сплюшка уволены в запас. Глухарь утешился в мирной жизни тем, что купил себе новый слуховой аппарат. Ему больше не приходится напоминать каждому: «Говорите в аппарат!», его новый аппарат обладает мощными звукоулавливателями. И теперь, если кто хочет узнать, что слышно, обращается непосредственно к нему, потому что ему абсолютно все слышно.