«Пёсий двор», собачий холод. Том I
Шрифт:
— Его сиятельство граф Александр Александрович Метелин! — Хикеракли вскочил на парапет с ногами и отвесил глубочайший поклон, но Сандрий подметил, что кричит он не слишком громко — внимание то есть старается не привлекать.
— Чтоб ему пусто было, — мрачно откликнулся Валов.
Про графа Александра Метелина-старшего Сандрий слышал, хоть отец его к тому вроде бы ходил нечасто. Кажется, не самая именитая аристократия. Что у них в собственности, какие-то совсем убыточные предприятия? Если уж в Академию, несмотря на разношёрстный студенческий состав, ходит и наследник Ройшей, сыну Метелина и подавно здесь показаться логично.
Но в то, что новые знакомцы Сандрия робеют пред громким именем, не верилось категорически.
— Его сиятельство граф Александр Александрович Метелин — типаж удивительный, — пояснил Хикеракли, снова усаживаясь на парапет и провожая тему своего высказывания долгим и, пожалуй, задумчивым взглядом. — Вот скажи, Сашка: чего не хватает в жизни графу?
— Свободы, — без запинки ответил Сандрий. Хикеракли одобрительно хмыкнул.
— Ну конечно, ты ж и сам такой. А чего делают те, кому не хватает свободы?
— Бунтуют.
— И мудрость оные уста рекут! Ну и третий вопрос, на добавочку: как надо бунтовать?
Тут Сандрий замялся.
— В Академию ходить, сам будто не видишь, — добродушно хлопнул его по плечу Драмин.
— В Академию ходить, — медленно повторил за ним Хикеракли, почему-то вдруг посерьёзнев. — Да. Например. Да в Академию-то тоже по-всякому ходить можно. Можно, как ты, Сашка, в человеческую жизнь нос высовывать. Можно, как Скопцов, к знаниям тянуться. Можно, как Драмин, просто. Можно, как я… по-всякому. По-всякому можно. А всякое у всех разное. Ты, Саш, поосторожней тут.
— Поосторожней? — не понял Сандрий.
— Поосторожней. Ты птица не моего полёта, но и не ихнего. Их сиятельству для подобающего имени бунта в Академию прийти недостаточно, их сиятельству размах пошире нужен.
— Деньги вымогают, — тихо пролепетал Скопцов.
— Деньги? — совсем уж недоумённо переспросил Сандрий. Прямая спина графа Метелина как-то совсем не вязалась в его голове с идеей вымогательства. Да и зачем бы ему, аристократу, таким заниматься? И как, в конце концов? Есть ведь Пакт о неагрессии, запрещающий не то что драки, а даже простые угрозы; уж в стенах-то Академии его наверняка соблюдают!
— Когда деньги, когда ценные вещи, — бросил Хикеракли, размышлявший явно о другом, — имеется тут такая компания, к ней его сиятельство и прибились. Думаешь, неагреcсии боятся? Ничего не боятся. Тут ведь не Городской совет, юриспрудентов нету. Никто не разбирается, побили тебя или так только, пошутили. В Академию ведь любых желающих учиться пускают, из всяких социальных, что называется, слоёв да сословий, верно? Вот и портовая шваль навострилась.
— Неужели же правда бьют? — всё никак не мог поверить Сандрий, при котором никто и никогда ни на кого руки не поднимал. Скопцов спрятал глаза.
— Бьют, — подтвердил Хикеракли. — Всех, кто послабее, бьют. А в Порту и в аристократических кругах подготовочка-то ого-го, так что их послабее все и получаются. Ну, все вы, — прибавил он с ухмылкой.
— Но зачем ему? Ладно портовым, — Сандрия немного передёрнуло при мысли о том, что в стенах Исторической Академии водятся настоящие бандиты, — но графу-то, графу зачем?
— А затем, что приятно унижать слабых, — Хикеракли продолжал говорить чуть отстранённо, будто что-то обдумывал. — Затем, Сашка, что для тебя свобода — это пойти, куда пожелается, а для него — чтобы боялись. Не имени, не титула, а его самого; не графа, а просто Метелина. Понимаешь? Понимаешь. И в своём аристократически-политическом смысле он тебя правее. Ты росами вскормлен, но Европами взрощен, ртом сиську матери искал, а поили тебя Пактом о неагрессии. А у него бунт политический. Ну или он так думает.
— А деньги всё равно берёт, — буркнул Валов. — Если уж бунт политический, что ж кодекс чести себе не сочинил?
— Может, такой вот у него кодекс чести. Грязненький. Самому интересно, — Хикеракли вдруг улыбнулся, потянулся и снова прищурил глаза на Сандрия: — Ну чего, Сашка, напугался? Передумал за бляшкой-то кидаться?
Сандрий помедлил с ответом, а потому тот вышел честным, без бравады:
— Нет. Мало ли в Петерберге антисоциальных элементов? И вы правы, Хикеракли: я в Штейгеля такой человеческой жизни не видел, чтобы граф у других силой деньги вымогал. Мне это, может, ещё как пригодится, когда лечить его буду. Пойму, кто сдачи дал.
Хикеракли расхохотался, а вместе с ним заулыбались и прочие.
— Это ты, Сашка, правильно мыслишь, мне нравится. Хотя нарываться не нарывайся, я за вами всеми один разве услежу? Я удал, но и для себя ведь пожить иногда полагается! — Он спрыгнул с парапета на ступени и гордо выпрямил спину, что выглядело весьма комично. — И вот что, Саш, ты мне не выкай. В глазах у тебя, что ли, безо всякой второй двоится? Это, право, лишнее. Давай-ка лучше после лекции приходи в «Пёсий двор», тут за углом, в подвале, знаешь?
— Знаю, — не соврал видевший уже окна Сандрий, — только я не пью.
— А когда начинать, ежели не в юных годах? — укорил его Хикеракли, но махнул рукой. — Да не хочешь пить — не пей. И не приходи вовсе, ежели не хочешь. Я так, оставляю ко-ор-ди-на-ты, — последнее слово выговорил по слогам, будто нарочито учёное и не по силам, хотя наверняка просто кривлялся. — Знаешь, Сашка, у меня хозяин охоту страсть как любил, даже книги многомудрые про это дело заказывал. И вот я там вычитал, что по полёту птиц различают слабаки — ну, которые уже спугнули или повадки недостаточно хорошо изучили. А настоящий птичник их определяет по посвисту. — Он снова заглянул Сандрию в глаза. — Так что всё-таки приходи. Посвистим.
Глава 2. Невиданные удовольствия
Даже за тяжёлую дверь секретариата из коридора просочился художественный свист. Насвистывали первый хор «Кармины Бураны» — насвистывали бы какой-нибудь другой, Жорж бы вряд ли узнал, новинка ведь в репертуаре Петербержского филармонического оркестра! А первый хор — он же и завершающий, так компилятор решил. Жорж аж вздрогнул тогда на концерте, вновь заслышав грозное fortissimo о колёсах судьбы. Не потому что судьба, а потому что fortissimo.