«Пёсий двор», собачий холод. Том I
Шрифт:
История титулования За’Бэя пришлась по нраву батюшке Жоржа, а это дорогого стоит. Жил За’Бэй (Феогнид Мимнерм Анакреонт Ксенокл Букоридза) на турко-греческой стороне, родился в семье простого лавочника, рвал без спроса фрукты в соседских садах (среди соседей было немало росов — отсюда и отсутствие страха перед чужим языком), бегал босиком по каменистым тропам, жарился под приветливым солнцем, а потом — в угоду всеевропейским преференциям — началась в Турции-Греции реставрация древних знатных родов.
«Какой оголтелый феодализм!» — прикрывал глаза, словно от непристойности, граф Набедренных.
«Такой,
Семья простого лавочника по документам числилась греческой, но однажды утром приехали на телеге бледные германские архивариусы, положили на прилавок бумаги с печатями: так, мол, и так, получаетесь турецкими аристократами, наша королевская канцелярия соврать не даст. Подписи стребовали и дальше на кривой телеге укатили привилегии по обочинам разбрасывать.
А что демократическому правительству Турции-Греции с этими привилегиями делать — не сказали. По всеевропейским правилам выходит, что к титулу земли прилагаются, но где столько земель взять, сколько родов нареставрировали? И демократическое правительство извернулось: предложило всем молодым наследникам растревоженных архивариусами фамилий отказаться от дальнейших претензий на земли в обмен на оплату учёбы и проживания за границей. С прицелом, мол, на славное возвращение прямиком в чиновничье кресло. Расточительная уловка, но лучше уж казна теперь, чем земли навеки: раздадут все земли — казне уже никогда не выправиться будет. А так хоть надежда есть на аристократический исход — какой сын лавочника откажется мир посмотреть за чужой счёт? Глядишь, там и сгинет.
За’Бэй так и говорил: что, мол, с этими землями делать, на какие средства рабочую силу нанимать? Да и хлопотно, сложно, где лавка — а где земли, на кой себе добровольно такую каменюку на шею вешать. Зато укатить куда-нибудь (на полном-то содержании!) — это да, это привалило удачи.
А с чего в Петерберг? Так соседи-росы с горящими глазами рассказывали, как две недели перед отплытием в таком городе кантовались, в таком городе! Уууу. Академия к тому же. Вот уж в жизни За’Бэй науками не заботился, куда ему, а и то про Академию, Йыхой Йихиным основанную, слышал.
«Бордель давно пал жертвой гонений, псарня с воем разбежалась», — пожимал плечами граф Набедренных.
«Зато каков колорит!» — возражал За’Бэй. Он, впрочем, и сам немедля стал частью этого колорита: поселился в общежитии, довёл до ума свой росский, перезнакомившись со всеми подряд студентами, но продолжил мести тротуары совершенно обескураживающими шароварами, покачивая в такт удивительно длинной прядью не остриженных вместе с прочими волос. Прядь оплетали цветные нитки, и Жорж поначалу решил, что это что-то национальное. За’Бэй пытался было нести какую-то ахинею в эстетике графа Набедренных (витальная, мол, сила и элемент религиозного таинства, нити намертво вплетает под хоровые песнопения дюжина престарелых девственниц), но всё-таки капитулировал и признался: «Да просто так. А все поглядывают с уважением — как на таврскую косу».
Все вообще поглядывают — сам молодой граф Набедренных и иностранец в шароварах! Болезненная элегантность и шлёпанцы на босу ногу, любо-дорого поглядывать. Жоржу было даже отчасти обидно, что в его собственном облике ничего запоминающегося не имелось. Он раздумывал сказаться больным на недельку-другую и вернуться в Академию хотя бы при бородке да фигурных усиках. И постаромодней, непременно постаромодней — как на батюшкином портрете полувековой давности. Только батюшка засмеёт.
Батюшка засмеёт, а список отчётных тем почти весь в конспекте, не зря в секретариате на префекта курса нарвался. Со списком можно и дома запереться, чтоб к следующему концерту Петербержского филармонического оркестра быть уже в усиках, но и в учёбе не отстать.
Вот, к слову, и повод сыскался манкировать деликатной просьбой префекта курса. Ежели Жорж сам в Академии показываться не будет, как ему метелинскую репутацию спасать?
Префект курса, правда, дал понять, что куда сильнее метелинской репутации его тревожит спокойствие в коридорах Академии.
— Граф, — озадачился Жорж, когда они уже свернули на Клюмскую улицу, которую За’Бэй обозначил конечным пунктом прогулки, — а наш устав всё-таки презирает сословные различия или так?
— Планируете составить на меня жалобу за срыв учебного процесса концертами симфонической музыки?
— Предположим. Вас наказывать будут как всякого студента или сообразно статусу?
— Наказывать — как всякого, — вмешался За’Бэй. — А костерить на всех углах — сообразно. Резонанс!
— А префектом становиться не желаете, — в сторону вздохнул граф Набедренных. — Срываете мне программу реформ неуместным кокетством.
— Префектом! — помотал За’Бэй кучерявой головой. — Мне про резонанс только вчера сосед по комнате разъяснил, он в лирическом настроении пришёл. И мы, между прочим, пришли, — и бросился к парадной высоченного (в шесть этажей!) доходного дома. — Одолжили с утра ключи, грех не дойти до замка.
Те, кто одолжили За’Бэю ключи, снимали жилище под самой крышей — тесные комнаты с низкими потолками в балках перекрытий, продуваемые и непригодные для зимы. Наверняка самые дешёвые во всём доме, каморка сторожа — и та презентабельней. За’Бэй уверенной походкой продвигался вперёд, ничего не объясняя и нигде не задерживаясь. Довёл их с графом Набедренных до совсем уж неприглядного, паутиной поросшего закутка и взлетел по приставной лесенке. Лесенка только и успела качнуться, а им с графом Набедренных уже рванулся в лицо пьяный вечерний воздух.
— Прошу, — свесился За’Бэй из люка на крышу.
Когда Жорж совладал-таки с непредвиденным союзом кружевных манжет и занозистой лесенки, За’Бэй уже разглядывал на свет бутылку вина. И в частности, её пробку — шарить по чужому жилью в поисках спасения явно претило размаху его натуры.
Граф Набедренных невозмутимо извлёк из нагрудного кармана изящный штопор.
— Освоение одного индокитайского духовного учения подразумевает послушание, состоящее во внимательном отношении к явлениям окружающего мира, которые упускает обыденное сознание. — И, переждав произведённый эффект, прибавил: — Но только на пару недель, дальше следует стадия отрицания существования окружающего мира.