«Пёсий двор», собачий холод. Том III
Шрифт:
Подобная vaillance Гныщевича изумляла. Ладно, напали; ладно, сдались ради сохранения шкур и нервов; но зачем же головы себе дырявить? В прогулке по лагерю противника его сопровождал сам генерал Стошев — проявивший, кстати, во время осады впечатляющую смётку, а во время пленения — навыки укладывания врагов аккуратными и ergonomique стопками.
«Что вам неясно? — хмуро буркнул Стошев. — Они не сумели справиться со своими солдатами, вот и…»
«Вы, мой друг, тоже не сумели, однако не валяетесь у себя в кабинете в красной лужице».
«Не валяюсь и не буду. Это Йорб с вашим Т-твириным, — слово „Твирин“ он всегда выплёвывал, — пытаются ввести
«Вы не солдат, — покачал головой Гныщевич, после чего лучезарно улыбнулся. — Мне это нравится».
Стошев проворчал что-то о том, что, мол, об этом-то он всю жизнь и мечтал, и забыл о Гныщевиче, погрузившись в извлечение из мёртвых вражеских генералов их документов. Он из всей четвёрки бывших командующих Охраны Петерберга принял позорное падение наиболее здравым образом: стукнул кулаком по столу, выругался через зубы и вернулся к своим делам.
Это Гныщевичу тоже нравилось.
У Резервной Армии остались и другие командующие, пусть бы и чинами пониже, но Гныщевич предпочёл им набитые снаряжением обозы. Когда забрезжило утро, он сообразил, что не спит уже заметно более суток, однако намеревается продолжать в том же духе и далее. С ранеными (теми из них, кто ещё не откинул копыта) всё же следовало разобраться, и Гныщевич направил свои шпоры к Скопцову, ибо кому ещё заведовать в этом городе исцелением пострадавших?
Скопцов всю недолгую осаду просидел во временном штабе внутригородских патрулей — те нынче, ясное дело, усилились. Наверное, соломинку тянул или вроде того — никак иначе это magnifique назначение Гныщевич объяснить себе не мог. Скопцов и патрули? Даже мальчику Приблеву сыскалось дело по натуре — он восседал на складах, куда спешно свезли все ценные ресурсы вроде керосина и провианта, что не стали раздавать прежде срока. Осада-то могла и настоящей оказаться, так что кое-какие запасы следовало придерживать руками Революционного Комитета самолично.
Как бы то ни было, Скопцов и патрули. Но, что важнее, Скопцов и городские врачи. Врачи, собственно, к подходу противника были мобилизованы в казармы, а стоило залпам затихнуть, ринулись они к петербержцам. Вполне оправданно: вышагивая к штабу патрульных по Конторскому, Гныщевич внимательно изучил целый квартал, развороченный снарядами. Алмазы и те после взрыва выглядели грациозней. И там почти не было жертв. А тут были, и весьма неаппетитные.
Гныщевич даже позволил себе отклониться от маршрута и быстренько удостоверился в том, что дом мальчика Приблева не пострадал. Развороченный квартал был с ним совсем рядом.
Повезло!
Временный патрульный штаб организовали на задворках Конторского в обычном жилом доме — впрочем, жилые дома там выглядели весьма присутственно. Скопцова Гныщевич обнаружил в дверях оного: тот вежливо объяснял За’Бэю, что работы у него не имеется.
«У меня имеется», — поприветствовал обоих Гныщевич, после чего коротко изложил ситуацию. В ситуации же наличествовал немаловажный nuance.
У городских врачей были дела поважнее раненых солдат Резервной Армии, это Гныщевич и сам понимал, а если б кто из них полез вперёд с излишним человеколюбием, пообломал бы. На первом месте всегда свои, и пусть Гныщевич никогда не чувствовал себя особенным петербержцем, своих от чужих он отличить умеет, спасибо.
Но у Резервной Армии водились собственные врачи, аккуратно отсортированные в отдельные камеры. Они, конечно, рвались, рыдали и молили допустить их до больных. Но были при этом врагами — да такими, которых и не досмотришь толком. Леший же знает, что у них там в ампулах!
«И вы просто заперли их в отдельных камерах? Не позволили ничего сделать, не позволили хотя бы облегчить страждущим боль, наложить простейшие повязки?» — свёл бесцветные брови Скопцов. Гныщевич закатил глаза.
«Вот только не начинай мне тут! Боль и перетерпеть можно, а кровь сворачивается. А если кто умрёт — так умрёт, мало ли. Пара целых генералов у нас есть, а петербержским врачам найдутся петербержские дела. Показать тебе, кому тут повязки нужнее?»
«Не нужно мне разжёвывать, я вашу позицию понял, — тихо ответил Скопцов, помялся и прибавил: — Всё верно».
За’Бэй недоверчиво на него вылупился, да и сам Гныщевич оторопел.
«Верно? Скопцов, mon cher, ты в порядке? Ничем не стукнулся?»
«Вы тоже хотите укорить меня в том, что я не рыдаю по умершим и больным? Это старо и неостроумно, а у меня есть дела».
«Просто непривычно видеть в вас такую холодность», — осторожно заметил За’Бэй.
«Это не холодность, — Скопцов медленно вздохнул и потёр переносицу, — это… Это врачи Резервной Армии. Вы же сами, господин Гныщевич, резонно заметили, что с уверенностью досмотреть их нельзя — а для работы им нужна… определённая свобода. Мы не можем таковую предоставить. Это небезопасно во всех смыслах».
«Если ты переживаешь за осведомлённость Четвёртого Патриархата, беглецов всё равно хватает. Не сомневаюсь, что половина из них уже на полпути к Столице».
«Но не тех, кто видел изнанку казарм. — Скопцов замер, задумался, а потом с детским надрывом затряс головой: — Нет-нет-нет, вы приняли верное решение. После, после, вечером или даже днём мы направим к ним, к раненым солдатам, своих же врачей. Но пока у нас есть собственные пострадавшие, и… Не нужно рисков».
«Даже с конвоем?» — уточнил на всякий случай Гныщевич. Он, вообще говоря, шёл сюда в твёрдой уверенности, что Скопцов заохает и возьмёт это дело на себя, а тут эвон как.
«Даже с конвоем. Что-то ещё? Нет? В таком случае простите, я спешу».
И он торопливо умчался прочь, не выдавая походкой никакого излишнего волнения. В спокойном пред ликом массовых страданий Скопцове имелось нечто куда более жуткое, чем в самих этих страданиях. Гныщевич с За’Бэем переглянулись, не особо скрывая растерянность.
«Нет, ну в некотором смысле он, конечно, прав, — развёл руками За’Бэй. — Ты много видел дисциплинарных наказаний? Я вот видел. У нас в деревне розгами почти что не секли, неагрессия же, но любили за всякие пакости запереть в погреб. Это верно, поскольку ломает дух — ну или смиряет, тут уж какое слово выберешь. А мы Резервную Армию как раз за счёт духа и смирили. Если из одних казарм в другие будут бегать врачи, утешать, разносить новости, они и воспрянуть могут…»
«А караул через сутки стояния на ногах способен кого-нибудь и упустить, — кивнул Гныщевич, — любой нормальный человек это понимает. Вопрос в том, с каких пор Скопцов заделался нормальным человеком».
За’Бэй пожал пухлыми плечами своего тулупа.
«Ещё и убежал куда-то, — Гныщевич неодобрительно скривился. — Ну ему-то, ему тут куда бежать?»
«Наверняка к хэру Ройшу», — уверенно заявил За’Бэй. Чужая уверенность всегда вызывала в Гныщевиче лёгкие подозрения.
«Все там будем».