Песнь Морской Девы
Шрифт:
Когда слезы кончились, я отстранилась, села на бочку и вперилась взглядом в дощатый пол. Олаф присел напротив. Мы молчали. В моей голове совсем небыло мыслей. Я не ощущала совершенно ничего. В тишине я слышала поскрипывание тросов и тихий плеск волн о борт.
— Что ты собираешься делать, когда доберешься до Лондона? — прервал тишину Олаф.
— Найду брата.
— А что потом?
— Не знаю. Мне бы только добраться.
— Ты можешь на меня расчитывать.
***
— Капитан сегодня не в духе. — Проговорил кок. — Того и гляди на кого-нибудь сорвется.
— Я тут понял кое-что, —
Старик насмешливо хмыкнул, приняв от меня баночку с солью. Кинул пару ложек в кипящую в котелке жижу.
— Я не стану рассказывать тебе эту историю. — наконец сказал кок, пробуя на вкус свою стряпню.
— Ну пожалуйста, все-равно тут заняться нечем!
— Заняться говоришь нечем? Поди начисти моркови.
Я раздроженно вздохнула и достала мешок с морковью. Половина его содержимого благополучно протухла, о чем я и сообщила коку.
— Ну д’к выкинь все что гнилое, и почисть, наконец, мне морковь. — Разворчался Берт.
Раньше и представить не могла, что хуже: сражаться на полыхающем корабле по среди океана или помогать коку готовить ужин для капитана. Теперь понимаю, что это в сто крат хуже, чем дважды прогуляться по бушприту в шторм и даже чем снять перед капитаном рубаху. Хотя, с последним я все-таки немного перегнула…
— И все-таки, что не так с именем капитана? — рассправившись с морковью, рискнула спросить я снова.
— Ишь заладил! Как любопытная бабенка ей богу. Нож. Да не тот! Да, его. Ты уже выпотрошил курицу?
Я вернулась к тощей птичей тушке. И снова заговорила о капитане. Ну что ему сложно имя назвать что-ли? Не пойму. Или он специально так отнекивается, что бы история интересней от долгого ожидания вышла? Я ж узнаю все-равно. Не от него, так от Олафа.
— Ладно, подлец. Но если капитан узнает, ты у меня получишь! Ишь как глаза загорелись. Но ты на сочную историю не расчитывай, я не поэт. И руками работай быстрее, куру закидывать пора.
— Ага.
— Не перебивай. — Он стукнул меня сатейником по плечу и начал рассказ. — Капитан раньше гордился своим именем. Звучное оно, героическое. Будь он таким, как Тонто, внушал бы больше страха врагам одним лишь именем. Но повздорил с колдуньей, та его и прокляла. Безымянным, говорит, будешь ты отныне. И коль прозвучит твое имя на корабле твоем — быть беде. И не избежать тебе страданий.
— Проклятие? — посмеялась я и тут же поймала грозный взгляд кока. — А что случилось? Чем он колдунью-то разозлил?
— Откуда я знаю? И вообще, многовато вопросов задаешь, юнга. Займись делом. Нет! Рыбу не трожь! Думаешь, доверю тебе готовить любимое капитаново блюдо? Порежь капусту.
Весь оставшийся день я потела на кухне под ворчания Берта. Думала, уши отвянут под вечер, но, кажись, пронесло. Я даже устала меньше, чем при работе на борту. Вообще, он старик не плохой. А готовит как… Объедение. Странно, что он с таким талантом тут на "Акульем зубе" пропадает, а не на королевской кухне поворятами руководит. А еще странно, что сегодня ему поручили столько наготовить не ясно для кого. То есть понятно для кого, не ясно зачем. Чего это вдруг капитану захотелось раскошного ужина, мне дела в общем-то нет. Кроме, конечно, того, что этот хрыч сегодня будет обжираться по-королевски, а матросы, как обычно, давятся гречкой и куском вяленой говядины, размером с половину моей ладошки.
Желужок у меня урчал, как поющий кит. Мне, хоть и удалось перехватить кое-чего во время готовки, да и порция гречки мне досталась. Но от всех этих запахов чуть-ли не деликатесных блюд, у меня не на шутку разыгрался аппетит.
— Куда?! — гаркнул Берт, когда я потянулась отщепить хоть малюсенький кусочек от курицы. — На, кочерыжку капустную погрызи. Капитан ее терпеть не может, а для моих зубов жестковата.
Он забрал поднос с птицей у меня из под носа, и сунул мне сердцевину капусты. Это, конечно, прекрасно, но никакой кочерыжкой мяса не заменишь.
— Приберись тут пока.
Берт ушел с подносом в каюту капитана. Вернулся за вторым. Потом за третьим. И за последним. Я в это время прибралась и села на табуретку, грызя кочан. Я уже собиралась уходить, когда в камбуз ввалился Генри и двое матросов. Они схватили Берта и потащили на палубу.
Ошарашенная, я последовала за ними. Берта привязали к мачте. Из каюты вышел капитан и бросил что-то в лицо кока. В свете заходящего солнца, я зазглядела рыбную кость.
— Как ты посмел оставить это в моей рыбе?! — яростно взревел капитан. — Плеть! Пять ударов, чтоб не повадно было!
Кто-то вышел из толпы, собравшихся у мачты, матросов и подал ему розги.
— Стойте! — Закричала я. У меня сердце сжималось от одной мысли, что этого старичка сейчас отходят плетью. И из-за чего? Из-за косточки в рыбе! Каким мерзавцем надо быть, что бы так с людьми поступать! — Это моя вина.
— Что?
— Вашу рыбу готовил я. — Выйдя вперед, сказала и тут же пожалела об этом. Но виду не подала.
— Как ты посмел, щенок! К мачте его!
Берта отвязали. Тот, не удержавшись на ногах, рухнул на палубу. Меня же схватили и поставили на его место. Обхватив мачту, я позволила связать себе запястья. Зажмурилась. И вот на мою спину обрушился первый удар. Я не вскрикнула, лишь сильнее сжала зубы. Второй. Из глаз брызнули слезы, но ни звука я не произнесла. Третий рассек мне кожу и я почувствовала, как по спине струится кровь. Но в ответ я лишь коротко и тихо взвизгнула. У капитана отдышка громче. Четвертый удар выдавил из меня сдавленный рык. Я открыла глаза, потому-что боялась, что вот-вот потеряю сознание. Перед глазами все плыло, но я хорошо видела в этом размытом мессиве довольное лицо Генри и ужас вперемешку с сочуствием в глазах Олафа. В пятый раз капитан промазал, меня едва задело кончиком плети. Но я выгнулась и запрокинула голову, что бы этот козел не вздумал ударить еще раз, не засчитав этот.
Я пришла в себя, когда почти все уже разошлись. Меня развязали и большая часть команды потеряла к инциденту всякий интерес. Но некоторые все еще толпились вокруг меня. Надо мной склонился Олаф. Он пытался помочь мне подняться. Он похватил меня под локоть, с другой стороны я почувствовала еще чью-то поддержку. Это оказался Берт.
— Совсем рехнулся парень. — Ворчал он. — Какая медуза тебя ужалила — такое ляпнуть. Дурак.
— Могли бы и "спасибо" сказать. — Заступился за меня Олаф.