Песнь о братьях

Тейф Моисей Соломонович

* * *

Печальную песню исполнил лесам На скрипке играющий ветер. И вместе с лесами не плакал ли сам На скрипке играющий ветер? И плакала птица в проеме ветвей, Услышав трагедию скрипки. И плакали толпы идущих людей, Услышав трагедию скрипки. И плакали зерна, уткнувшись в поля, И плакал младенец во чреве. Седой негритянкой рыдала земля И людям сказала во гневе: — Вы слышите? Смерть по-кошачьи ползет, Она ненавидит живое. Не брезгает кровью и кости грызет — Она ненавидит живое. Я

видела череп преступный ее — Противного желтого цвета. Я знаю преступные мысли ее — Противного желтого цвета. О вдовы и сестры, вяжите венки, Двух братьев, мужей обряжайте. Светлы ваши лики и руки тонки, Идущих на смерть обряжайте! Обряжайте идущих на подвиг смертельный Не во имя высокой награды посмертной, А во имя высокого предназначенья: Жить городу, жить городам! Жить народу, жить народам! Жить стране и странам жить!

* * *

Подземный склад. Удушье. Тьма. Мгновенной смерти закрома. А наверху среди ветвей Поет безумный соловей. «О нахтигаль, мейн нахтигаль!», «О соловей мой, соловей!» — Здесь напевал слащаво Один фашистский офицер, Подтянутый, прыщавый. Где ты живешь? Кому поешь? Довольны ли арийцы? «О нахтигаль, мейн нахтигаль» — О, ария убийцы! «О нахтигаль, мейн нахтигаль» — О, жажда территорий! Оркестр в Майданеке играл У входа в крематорий. А на крыльце в стране чужой Ты, мастер дел заплечных, «О нахтигаль, мейн нахтигаль!» Насвистывал беспечно. Всегда охотой на людей Ты был смертельно занят. Всегда искусством грабежей Ты был смертельно занят. Хотел бы я теперь узнать, Что делаешь на воле? Министром стал? Попал ли в знать? Какой ты в новой роли? Какое сборище идей В мозгу твоем толпится? Под хор обугленных людей Тебе спокойно спится? Ты выполз. В сытости, в тепле Живешь и смотришь в оба. Закопана в чужой земле Твоя глухая злоба. Ты землю эту взять не смог, Бежал — гремели кости. Но ты оставил в ней комок Своей смертельной злости, Чтоб город, выживший тогда, Исчез, как ветер, как вода, Чтоб, наконец, он стал ничьим, Поскольку он не стал твоим. Ты раздвоился. Ты живешь И на земле и под землей. В одном обличье — пиво пьешь И занимаешься семьей. Политикой, веденьем дел. В другом обличье — ты сидел В земле и город сторожил, Поскольку он работал, жил, Ходил в кино, на стадион, Стоял — не взорван, не сожжен! И отворилась дверь. В берлогу вошли братья. Они осторожно идут в темноте. Они осторожно идут в глубине. Они схватят тебя за глотку В то мгновенье, когда ты глотаешь водку В память о той, мировой, войне.

* * *

Случалось ли вам когда-нибудь видеть, Как мастер берет часовой механизм И винтик за винтиком трогает глазом? Не руками, а глазом? Именно глазом! И каждый винтик беспрекословно Отвечает ему на вопросы. Тогда вы сможете представить себе, Как тихо и медленно два человека Шли вперед и щупали чрево смерти, Глазами щупали чрево смерти, Готовое город живой превратить В дымящийся пепел. Бочки с бешеным динамитом стояли, Как банда головорезов. Смерть дышала ровно и смрадно. Минуты,

вонзаясь одна за другой, Покалывали корни зубов.

* * *

Да! Да! Да! Небо смеялось и прыгало, как сорванец, И солнце кувыркалось от счастья, Когда солдаты услышали: — Приготовиться! Можете выносить.

* * *

Зазвенел трамвай зеленый, Зашумел автобус красный, Жизнью весело запахло На бульваре, в переулке, В тупике. Улыбается старушка, У нее в узле подушка, У нее ключи от дома Крепко сжаты в кулаке, А за пазухой — щенок. Голос диктора спокойно Извещает в третий раз, Что опасность миновала, Что окончена тревога. По домам! Катят матери младенцев В полированных колясках, В центре города торгует Продуктовый магазин. Всё как было! Но когда открылись окна И хозяйки молодые Всё на место положили И цветам сменили воду, — Грянул гром! Шепот, ропот, рокот — Колесом по улицам: — Говорят, Всё вынесли… — Говорят, Всё погрузили… — Говорят, На машины с песком… — Говорят, Два друга… — Говорят, Два брата… — Решили проверить… — Спустились… — Нашли… — Глубоко в земле… — Наверно, спешили… — Когда вынесли… — Говорят, минеру суждена Всего одна ошибка в жизни… Печальную песню исполнил лесам На скрипке играющий ветер. Но вместе с лесами не плакал ли сам На скрипке играющий ветер! И плакала птица в проеме ветвей, Услышав трагедию скрипки. И плакали толпы идущих людей, Услышав трагедию скрипки.

* * *

Тревога минует — и спят города. Я счастлив, что сладко им спится. Над ними летает ночная звезда — Далекая синяя птица. Стучит путешественник пальцем в окно. Иду открывать. В коридоре темно. — Вы кто? — вопрошаю с порога в упор. — Я — Сказка! — ответил таинственный хор. Не сегодня, не вчера, не завтра. Там, где нет концов и нет начал, Лесом, полем в тридесятом царстве Шел старик и посохом стучал. А чуть позади — волк и овца. А посередке — дитя без отца. Видят они: из высоких ворот Медленно, скорбно выходит народ. Два гроба, два тела несут высоко. — Кого провожаете так далеко? — Лучших из нас и погибших за нас! Кланяйся, путник, дитя и овца! Проводам этим не будет конца. — Люди! Несете венки на руках, А что написали на этих венках? — «Человек человеку — брат!» Снег идет… Дождь идет… Из ворот народ идет… Если увидишь, за ними иди! Снега белее старик впереди. А чуть позади — волк и овца. А посередке — дитя без отца. Идет сынок, Несет венок. Черным и белым. По черному белым: «Человек человеку — брат!»

1959–1961