Песнь о братьях

Тейф Моисей Соломонович

Шая разговаривает с женой

— Тихая-нежная, Хватит ругаться? Будешь ругаться — Начнешь заикаться. Я выменял кнут, Я извозчиком стану. К черту сухарь, Перешли на сметану! — Слушай, безбожник, Босяк, дармоед, Кнут — чепуха, Если лошади нет! — Тихая-нежная, Все обойдется. Главное — кнут, А лошадка найдется.

Шая-слуга

— Ну ладно! — ответил богач, — Мне нужен мудрец и ловкач, Мне нужен покорный, Мне нужен проворный, Послушный и быстрый как мяч. Мне нужен отличный слуга, Чтоб я переплюнул врага. Так стань моим слухом И стань моим нюхом — И Шая ответил: — Ага! — Но главное, помни, бедняк, Ты

должен прислуживать так, Чтоб с полуслова Все было готово. — И Шая ответил: — Так-так! Несутся недели, А Шая при деле, И все это выглядит так: Шая — тут, Шая — там, Шая худ, Как шайтан. Он не ест и не спит, Он как шкварка шипит, Понимает с полуслова, Раз и два — и все готово. Ночью вопли богача: — — Я умираю! Шая! Врача! — Шая влетел в башмаки на ходу: — Ша! Успокойтесь! Сейчас приведу! — И не успела захлопнуться дверь, Шая вернулся лохматый, как зверь. Он улыбнулся от уха до уха: — Видите? Я же летаю как муха, Понимаю с полуслова, Раз и два — и все готово: Врач идет. Катафалк ждет. Могила вырыта, Гроб готов. Куплен венок Из живых цветов.

Шая-знахарь

И шум, И гам, И беготня. И дым идет, И нет огня. И крик, И стон, И — боже мой! — Ты что, глухой? Ты что, немой? — Еврей еврею говорит. — Где горит? Что горит? — Успокойся, не горит! У богача рожает дочка. — Ах, ребе, гвалт! — кричит отец. Спасите дочку наконец! — Ребе вышел: — Евреи, тише! Неужели горит? Что она говорит? — Она говорит: «Мон дьё!» — Не понимаю. Переведи. — Она говорит: «Боже мой!» — Пока по-французски? Идите домой! Все еще впереди. И шум. И гам, И беготня, И дым идет, И нет огня. И крик, И стон, И — боже мой! — Ты что, глухой? Ты что, немой? — Еврей еврею говорит. — Где горит? Что горит? — Успокойся, не горит! У богача рожает дочка. — Ах, ребе, гвалт! — кричит отец. — Ну, пожалейте наконец! — Ребе вышел: — Евреи, тише! Неужели горит? Что она говорит? — Она говорит: «Боже мой!» На каком языке? На иностранном? — Нет, на еврейском. — Еще рано. Отец, успокойтесь, идите домой. И шум, И гам, И беготня, И дым идет, И нет огня. И крик, И стон И — боже мой! — Ты что, глухой? Ты что, немой? — Еврей еврею говорит. — Где горит? Что горит? — Успокойся, не горит! У богача рожает дочка, — Ах, ребе, гвалт! — кричит отец. — Мы умираем, наконец! — Ребе вышел: — Евреи, тише! Неужели горит? Что она говорит? — Она говорит: «Ой, мама!» Она не говорит уже: «Боже мой!» — Вот как! Скорее идите домой! Она родила. Интересно, кого? — Ребе, муж умирает, спасите его! Дайте лекарство — получите царство. — Глупая женщина, ты обалдела? Эти лекарства — последнее дело. Сколько из них ядовитых и вредных! Слушайся Шаю, скорее, скорей Мужа вези в переулок для бедных: Еще ни в одном переулке для бедных Евреев не умер богатый еврей!

Шая-советчик

— Шая — посоветуй! Тонет становой. Он вопит, как резаный, Вертит головой. — Брось ему веревку. — Не берет, балда. Шая, посоветуй! Все-таки вода… Он орет: «Евреи!» Плачет как святой. — Глупые, скорее Киньте золотой! Он за этой штукой Понесется щукой.

Шая отвечает

— Шая, ау! Почему ты на крыше? — Я на работе, наверное, слышал: Вьется дорога, а я наблюдаю, Мессию на ослике я ожидаю. Въедет мессия на белом осле — Будет порядок и рай на земле! — Да? И кагал эту службу назначил? — Да! А чего б я на крыше маячил? — Сносную плату назначил кагал? — Хватит не сдохнуть, но я не нахал. — Шая, так лучше иди к богачу. — Вечную службу терять не хочу!

Шая перед судом господним

— Безбожник, лентяй, дармоед! Тебя развенчал твой сосед. А ну отвечай, почему ты Молился не больше минуты? — О боже, послушай, кому ты поверил? Он столько людей обсчитал и обмерил. Стал шахером-махером, стал богачом. Ему таки было молиться о чем! Смешно, но бедняк и богач не равны. Имел ли я, кроме козы и жены, Жены и козы, и козы и жены, Хотя бы одни выходные штаны? Нам нечего было ни есть, ни носить И не о чем было тебя попросить. «Жена и коза» и… «коза и жена» — Еще бы! Молитва не очень длинна.

1964

Переулок Гитки-Тайбы

Пер. Ю. Мориц

В переулке Гитки-Тайбы Спят подъезды, спят подвалы… В переулке Гитки-Тайбы Я стучу в свой бубен алый: — Эй, вставайте, Заводилы, Хохмачи И книгочеи, Смельчаки И музыканты, Остряки И грамотеи! Этот мир увидеть хочет Пчел, которые хлопочут, Капли меда собирая Не в зеленой гуще рая, Не в долинах соловьиных, А в безвестном, очень тесном Переулке Гитки-Тайбы. Эй, пора! Валяться хватит! Даром, что ли, голос тратит Вешней песни господин? Пусть проснется хоть один… Все молчат, как на погосте. Бью в свой бубен кулаками. Он, как пламя с языками, Обжигает кулаки. — Где же ваши остряки, Переулок Гитки-Тайбы? Эй, вставайте, Заводилы, Хохмачи И книгочеи, Мудрецы И музыканты, Чудаки И грамотеи! Этот мир увидеть хочет Тех, кто голову морочит Алфавитом, грамотейством В материнском лоне тесном, И потом грызет науки, Не от лени, не от скуки Напрягая ум голодный. Эй, пора! Валяться хватит! Даром, что ли, голос тратит Вешней песни господин? Пусть проснется хоть один… Все молчат, как на погосте. В небе скрипнуло окошко, Чья-то узкая ладошка Машет издали. Жива! — О любимая, сперва Говори, когда проснутся В переулке Гитки-Тайбы? — Тише, милый… Помни, где ты. Мы давно сгорели в гетто. Хохмачи И музыканты, Смельчаки И книгочеи, Мудрецы И заводилы, Чудаки И грамотеи Пеплом огненным кочуют, Двадцать лет как не ночуют В переулке Гитки-Тайбы.

1964

«Седой поэт плывет в ночной метели…»

Пер. Ю. Мориц

Седой поэт плывет в ночной метели, Его пугает белизна постели — Она снегов и облаков белее. Она белей седин на юбилее. Подушка — лгунья, в ней живет колдунья, Она поет и плачет в новолунье, И не в груди, а в горле сердце бьется. Ночной пловец молчит и курит. Вьется Метель и дым. Чтоб вам не снилось, дети, Все то, что было с ним на этом свете! Он — в переулке, это рядом с вами. Он снег с пальто счищает рукавами. Скорее! Вы узнаете мгновенно, Как в скрипку превращается полено.

1964

Поэмы

Виолончель

Пер. Ю. Гордиенко

1

Едва я смежу ресницы, Когда на дворе апрель, Мне снова, как в детстве, снится Золотая виолончель. Боясь потревожить спящих, Не зажигая огня, На голос ее щемящий Иду. Он зовет меня. Спускаюсь маленьким гномом По деке в резную щель. Таинственным, незнакомым, Чудесным, поющим домом Становится виолончель. Там с дирижерского места, Постучав по доске, Невидимому оркестру Приказываю, как маэстро С палочкою в руке… Да, это было со мною. Как это было? — постой… Не тронулся сединою, Мать умерла весною. Остался я сиротой. Но с материнской любовью В тиши весенних ночей Мне пела у изголовья Золотая виолончель. Ночь. Я лежу в кровати. Час тихий такой, Как будто законопатил Все щели в доме покой.

2

В пути потеплел Гольфштрем ли, До срока ли рассвело На полюсе? Чу, — на землю Хлынуло вдруг тепло. Солнце пробило тучи, И с крыш, торопя капель, Голосом всех созвучий Заговорил апрель. Теперь Гулливером стать бы, Теперь, в предместьях Москвы, Рукою с неба достать бы Лоскут его синевы; В ладонях разгладив ласково Над паром вод и земель, Носить приколотым к лацкану, Как знамя твое, апрель. Вернуться зарей вечерней, Тронуть смычком струну Чуткой виолончели, Научившей любить весну.