Песнь о братьях

Тейф Моисей Соломонович

Апрель 1923 г.

Бессмертные имена

Пер. Н. Леонтьев

Бессмертные люди, Бессмертные годы, Сыны грозовой непогоды. Куда ни пойду И куда ни поеду — Ведут имена их по верному следу. В их сильных руках И теперь знамя вьется, От Волги до Темзы их песня несется. Нет, мы не забудем В минуты печали, За что отвечали, что нам завещали. Друзья, нам беспечными Быть не годится: Сумеем мы хлеба куском поделиться, И вскинуть, как прежде, Винтовку на плечи, И вражеским полчищам выйти навстречу. Суровая юность Моя огневая! Тебе эту песню свою запеваю!

1925

Беларусь

Пер. Р. Сеф

Колокольцы под дугою пляшут. «Калi ласка», — слышится привет. Край родной — покой лесов и пашен, Колыбель невозвратимых лет. Предки жили тут, с судьбою ссорясь, Здесь мой дед навек в земле почил, После смерти деда только горе Мой отец в наследство получил. И когда спускается все ниже Полог предзакатной

тишины, Дедушку я вновь так ясно вижу, — Он идет ко мне с Березины. Где-то здесь, в какой-то ближней роще, Где луна деревья сторожит, Под могильным холмиком заросшим Старенькая бабушка лежит. У нее учился я когда-то Постигать земли родимой грусть, Узнавать по вышивке заката И любить родную Беларусь.

1928

Мои сестры

Пер. Г. Абрамов

Посмотришь: одно загляденье, Каждая — ангел земной, Но начинается землетрясенье, Когда они схватятся между собой. Одну зовут Баше, Другую — Маше, Третью — Стэре, Четвертую — Мэре, Пятую — Рохе, Шестую — Брохе. Шестеро — ни меньше, ни больше. И это, думаете, у папаши вся семья? Так вы ошибаетесь: есть еще Мойше — Их младший брат, а это — я. Кричит старик: — Девки, не шумите! Когда вашему гвалту настанет конец?! Пора вам, чертовки, замуж выйти, Пора вам, плутовки, под венец! — Сестры хохочут, ходят парами И, как подковами, каблуками стучат. Вваливаются в дом влюбленные парни И целый вечер за столами торчат. И парней толкает под бок папаша: — Ни костей, ни мяса, ни жил! Тоже мне мужчины! Где мускулы ваши? Тощие петухи… чтоб я так жил! Ну, выпьем, что ли? Лэхаим! Лэхаим! [2] Желаю кучу наследников вам, Плодясь, мы свой древний род умножаем — Кехойл ал сфас гаям! [3] Когда смеются мои сестрицы, Качается весь дом; Пляшут — трещат половицы: Не дом, а Содом! Одну зовут Баше, Другую — Маше, Третью — Стэре, Четвертую — Мэре, Пятую — Рохе, Шестую — Брохе… Шестеро — ни меньше, ни больше. И это, думаете, у папаши вся семья? Так вы ошибаетесь: есть еще Мойше — Их младший брат, а это — я.

2

Лэхаим — жизнь. Здесь: «За здравие!»

3

Как песок на берегу моря (древнееврейское).

1929

Полесье

Пер. И. Гуревич

Спросил я коваля Аврома, Так спросил я: — Не откажите, тесть любезный, Растолкуйте — Как в вашей глухомани, В округе ржавых топей, Где множество озер, Давно заросших, Сквозь ветви видят небо Да слышат только крики Диких уток, — Как в этих дебрях Люди объявились — Бородачи, Дубы в болотных сапожищах… Ох, и смеялся же папаша Рохл-Лэйи, Ой, хохотал же он: Зятек, мол, озадачил! И, поразмыслив, Он ответил, Так ответил: — Произошло оно В дни сотворенья мира. Когда господь Свои великие затеи Со всякой всячиной благополучно кончил, Увидел он вдали С десяток бедняков, — Ну, нищета! Ну, голодранцы! — Бледны, Измучены, Толкутся с жалким скарбом, Никак найти себе пристанища не могут… И сжалился господь, И на воздушном шаре Спустил в Полесье их, Вот в самый этот угол: «Здесь, бедняки, вам жить — И с плеч долой забота! Клянусь, Достались вам счастливые болота!..» Спросил я коваля Аврома, Так спросил я: — А отчего тут девушки Смуглы, Стройны и тугогруды? Ох, и смеялся же папаша Рохл-Лэйи, Ой, хохотал же он: Зятек, мол, озадачил! И, поразмыслив, Он ответил, Так ответил: — Я думаю, С того, что в глухомани нашей Ступают ноги по земле любовно, — Вот почему земля нам благодарна, И обиды Не знают поросли зеленые, взрастая, — Трава тут сочная, высокая, густая…

1933

У мартеновских печей

Пер. А. Найман

Сталь в гневе ищет к желобу пути, Мартены Алый рот кривят в усмешке. Я — сталевар. Один из тридцати. Здесь нужно торопиться, Но без спешки. За ломом лом снует, Мартен дразня; Расплавленную массу Пламя лижет. Сейчас, Кипя, Промчится близ меня Поэзия — Такой ее я вижу. Поток, Сияньем Лампы ослепив, Течет; Кран мостовой пространство режет; В углу О чем-то тихо шепчет шкив, Сквозь злой и грозный пробиваясь скрежет. Что это? Дальний гром грядущих гроз? Иль сотни топоров врубились в скалы? В себе — От стоп и до корней волос — Стихов неясных Слышу я начала… И вдруг: «Ну что ж! Подыскивай слова, Поэт! — Над ухом голос раздается. — Но закатай-ка прежде рукава, А не валяй поэму как придется». Запущен был с утра мартен шестой, Как говорится — трудовые будни. Внезапно Поднял он скулеж и вой И непрерывно «квакал» до полудня. А в три часа раздался треск: В печи, На стенке справа, Показались дыры, И на пол стали падать кирпичи. — Братишки! — крик раздался бригадира. — Скорей! Еще успеем заложить!.. — Э, нет! Не наше дело, лезьте сами, А нам еще не надоело жить… — Ударников зови… — Не шутит пламя… Тут мы втроем: Я (то есть Гирш Барбой) И два моих товарища по смене Кричим: — Не трусь! Мартен дает нам бой, А мы — поставим латку на мартене. Держи кирпич! Скорей дай глину мне!.. — Нам тридцати всего секунд хватило, И вот уж нет той трещины в стене, Притом в печи не стало меньше пыла. Вон там она, Последняя в ряду, От всех ее теперь я отличаю. Ну, на сегодня всё — гудок, иду. Вот так, поэт! Давай-ка выпьем чаю…

1933

Из цикла «Фабричная лирика»

Пер. А. Найман

«Мне весело, — и расцветает…»

Мне весело, — и расцветает Весенний сад под вой пурги, Простор, как друг, меня ласкает И снегом жжет мои шаги. Мне весело: шатер лазурный, Гори! На улице тепло, Огонь сметает пляской бурной Былую ненависть и зло. Печаль не рыщет по задворкам, Вскипает радость на ветру — И скольким новым алым зорькам В сосновом вспыхивать бору! Тоска, ты траурные ленты В венок вплетаешь не для нас. Моя страна — простор рассветный, Широкий деревенский пляс.

«По-вешнему впервые осветило…»

По-вешнему впервые осветило Сегодня солнце крыши, окна, стены; Почувствовал я в каждой жилке силу, Когда мы шли из цеха после смены. Оно при всех, не опасаясь сплетен, Ласкало мне колени и запястья; Уже не говорят, ни что я бледен, Ни что устал, — я не скрываю счастья. В весенний синий воздух струйки пота С груди уносит ветра дуновенье, Не спрашивая, как зовут и кто ты. О ветерок — мое отдохновенье! Хвала весне, Стоящей на пороге; Сиянию, Промывшему оконца; Чернеющей растаявшей дороге, От фабрики меня ведущей к солнцу!..

«По шумным улицам, усталый…»

По шумным улицам, усталый, Иду с работы каждый день: В рукав влетает ветер шалый, До двери провожает тень. Вхожу, и комнате по вкусу Мои усталые шаги; На гвоздь — промасленную блузу И кепку, в угол — сапоги, Плескаюсь полчаса под краном И пиво из бутылки пью, И вечер голубым туманом Вползает в комнату мою… Когда последнее взмывает Сирены заводской «ду-ду» И город окна зажигает, Я вновь на улицу иду. О ветер, легкие продувший, Усталость высоси из жил, Чтоб завтра утром, отдохнувший, Я на работу вновь спешил!

1933

Присяга

Пер. Ю. Мориц

От Волги по степям ходил Колонной огненной мороз. Мои морщины холодил Кристаллами последних слез, Слезой ребенка и жены, Которых небу целовать. Мы были вооружены, Мы отправлялись воевать. — Равняйсь направо! Грудь вперед Кричал солдатам старшина. Кто выживет и кто умрет — Мы все равны, одна страна. Играй, трубач, и вейся, флаг, Мы все вернемся, смерти нет! И замыкает левый фланг Еврей, лирический поэт. Читай присягу, старшина, Взойди на белое крыльцо. У нас у всех — одна страна, Одна война, одно лицо. И если плен — так лучше тлен, Так лучше песне пулю в рот. Целуй покрепче флаг с колен, Мы отправляемся на фронт. И… шагом арш! И вейся, флаг. Кто выживет и кто умрет? Поэт из Минска — левый фланг. — Равняйсь направо! Грудь вперед! А там, где белый снег сиял В долине белой, как бумага, Там белым зайчиком стоял Ребенок мой, моя присяга.

1941

Старшина

Пер. А. Кронгауз

Завалило снегом всех, Стелется метель по скату, И, проваливаясь в снег, Старшина стучит к комбату. Сонный поднялся комбат И скорей за автомат: — Что за новость приволок. Старшина — солдатский бог? Может, вражеский десант? — Нет, товарищ лейтенант! — Спирт привез? Ребят обрадуй.. — Нет, товарищ лейтенант! — Вызывают за наградой? — Нет, товарищ лейтенант! — От невесты, может, новость? — Нет, товарищ лейтенант! — Старшина, имей же совесть, Шутишь ты, а может, пьян? — Не шучу я и не пьян. В штаб доставили баян. — Лейтенант вскочил: — Да ну?! Крепко обнял старшину: Моего седлай коня, Вороного «Быстрого», Горячее он огня И быстрее выстрела… Мчись скорей в политотдел, И чтоб баян не проглядел. — Нет дороги — целина, Стелется метель по скату… Выполняет старшина Приказание комбата. Конь летит по целине, По деревням ветер свищет. Пепелища. Пепелища… К штабу мчится на коне Славный минский паренек, Старшина — солдатский бог. Спирт во флягах на столе — Молодец старшина! И обед кипит в котле — Молодец старшина! И в кисетах есть махра — Молодец старшина! Письма всем принес с утра — Молодец старшина! Так гони скорей коня, старшина, Батарее нашей песня нужна… Пролетает час-другой, Над замерзшею рекой Занимается рассвет, Поле освещается… Старшины все нет и нет, Он не возвращается. Сел комбат за телефон: — «Дон!» «Дон!» Слышишь, «Дон?!» Это говорит «Двина». Был у вас мой старшина? — Старшина? Нет, не бывал! Погоди, он ростом мал? Как же, был такой у нас, Ускакал домой тотчас… Прямо с «Дона» на «Двину» Ожидайте старшину… Снова день… И ночь кончается… Вьюга хлещет вдоль дорог. И опять не возвращается Старшина — солдатский бог. Показался наконец Из-за леса жеребец, Распушил по ветру хвост, Закричали все: — Кос-кос! Но не шел он — поднял уши, Натянулся весь струной, Будто песню ветра слушал, Песню вьюги за спиной, На спине его меж ссадин Опустевшее седло, Где же, конь, твой смелый всадник, Или вьюгою смело? На комбате нет лица. — В лес! За мною! Три бойца! …Вдруг споткнулся на бегу — Шинели зеленые, Два фашиста на снегу, Вьюгой убеленные. На шинелях кровь черна Чуть снежком заметена. Что-то там темнеет с краю Возле сломанной сосны, Не ушанка ль меховая? Да! Ушанка старшины! Вот и сам он в стороне Спит на снежной простыне, На торжественной, безбрежной, Что расстелена вокруг, Спит он на постели снежной Под родное пенье вьюг. Завертелся снежный улей Сон спокоен. Ночь глуха. И баян, пробитый пулей, Развернул над ним меха.