Песнь о моей Мурке

Сидоров Александр Анатольевич

А почему? Да потому, что разбойничьи, уголовные песни, как объясняет нам известная энциклопедия Брокгауза и Ефрона, «находятся в связи с историей разбоев в России. В древней Руси разбой и войны часто отождествлялись; даже лучшие князья, как Владимир Мономах, допускали походы с характером разбоя, напр. при взятии Минска… Разбои стали усиливаться в Московском государстве после татарского нашествия и с XIV-го ст. приняли широкие размеры, причем главной ареной разбойничества с течением времени стало Поволжье и московская Украина. Впрочем, и Новгородский север пользовался в этом отношении незавидной славой. Многочисленные разбойничьи шайки из новгородской вольницы — «ушкуйники» — грабили села и города, жгли церкви и мучили жителей. Самый страшный набег ушкуйников на Кострому отмечен в летописи под 1375 г. Предания о новгородских ушкуйниках отразились в былинах о Василии Буслаеве, в особенности в эпизоде встречи Васьки Буслаева с атаманами казачьими. На юго-восточных окраинах Московского

царства с половины XV ст. разбойничество почти сливается с казачеством. Московское правительство вынуждено было посылать против разбойников военные отряды. Случалось, что разбойники разбивали царские войска и убивали воевод».

К сожалению, замечательная энциклопедия умалчивает о том главном, что делало разбойничьи песни не замкнутым фольклором преступников, а истинно народным достоянием. А причина состоит в том, что герой разбойничьих песен свободен от тяжкого труда и унижения крепостного крестьянина и солдата, а позже — фабричного рабочего, зависимого от хозяина. Разбойник — это прежде всего свободный, «вольный» человек. Причем свободен он практически от всего — от дома, семьи, морали и законов общества. Закон для него — это его собственная воля. Не случайно лишь в русском языке «воля» и «свобода» оказываются синонимами. В крови, в генетическом коде русского, а шире сказать — российского человека заложена тяга к бесшабашной, безграничной «вольнице».

Разбойник русских народных песен — это бесшабашный, удалой молодец, который является в некотором смысле и народным мстителем, поскольку грабит и убивает богатых. Нередко он — жертва несправедливой случайности и поэтому частично оправдан во мнении народа, выступает не злодеем, но страдальцем.

Да и как же простолюдину, крестьянину, солдату с его рекрутчиной было не любить разбойничью песню! Хотя бы вот такую:

Как за барами житье было привольное,  Сладко попито, поедено, похожено,  Вволю корушки без хлебушка погложено,  Босиком снегу потоптано,  Спинушку кнутом попобито;  Нагишом за плугом спотыкалися,  Допьяна слезами напивалися.  Во солдатушках послужено,  Во острогах ведь посижено,  Что в Сибири перебывано,  Кандалами ноги потерты,  До мозолей душа ссажена.  А теперь за бар мы Богу молимся:  Божья церковь — небо ясное,  Образа ведь — звезды частые,  А попами — волки серые,  Что поют про наши душеньки.  Темный лес — то наши вотчины,  Тракт проезжий — наша пашенка.  Пашню пашем мы в глухую ночь,  Собираем хлеб не сеямши,  Не цепом молотим — слегою  По дворянским по головушкам  Да по спинушкам купеческим:  Свистнет слегушка — кафтан сошьет,  А вдругоряд — сапоги возьмет,  Свистнет втретьи — шапка с поясом,  А еще раз — золота казна!  С золотой казной мы вольные.  Куда глянешь — наша вотчина,  От Козлова до Саратова,  До родимой Волги-матушки,  До широкого раздольица…

Или песня, которая приводится Матвеем Комаровым в приложении к его знаменитому жизнеописанию вора и разбойника Ваньки Каина — «Некоторые из песен, петых Каином»:

Как ведут казнить тут добра молодца,  Добра молодца большого барина,  Что большого барина атамана стрелецкого,  За измену против царского величества;  Он идет ли молодец не оступается,  Что быстро на всех людей озирается.  Что и тут царю не покоряется

Ну казалось бы, что тому разбойнику до стрельца, который царю изменил? Это их, царя со стрельцом, внутреннее дело; не измени «барин-атаман» государю, так небось гонял бы он самого Каина, как Сидорову козу. Но нет! Все отступает на задний план перед «шикарной» картиной, перед красивой позой, перед гордыней человека, презрением к власть имущим, к самой смерти. Вот уж и родные уговаривают:

Ты дитя ли наше милое,  Покорися ты самому царю.  Принеси свою повинную,  Авось тебя государь-царь пожалует.  Оставит буйну голову на могучих плечах.

Но:

Он противится царю, упрямствует,  Отца, матери не слушает,  Над молодой женой не сжалится,  О детях своих не болезнует.

Вот она, «капля жульнической крови»! Вот откуда потом пойдет блатная «духовитость»!

К слову сказать, раз уж мы коснулись выше творчества Пушкина, и сам Александр Сергеевич, занимаясь историей Пугачевского бунта, подпал под влияние разбойничьего фольклора. Помните в главе восьмой «Незваный гость» «Капитанской дочки»:

«Поход был объявлен к завтрешнему дню. «Ну, братцы, — сказал Пугачев, — затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! начинай!» — Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:

Не шуми, мати зеленая дубровушка,  Не мешай мне доброму молодцу думу думати.  Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти  Перед грозного судью, самого царя.  Еще станет государь-царь меня спрашивать:  «Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,  Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,  Еще много ли с тобой было товарищей?»  «Я скажу тебе, надежа православный царь,  Всее правду скажу тебе, всю истину,  Что товарищей у меня было четверо:  Еще первый мой товарищ темная ночь,  А второй мой товарищ булатный нож,  А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,  А четвертый мой товарищ, то тугой лук,  Что рассыльщики мои, то калены стрелы».  Что возговорит надежа православный царь:  «Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,  Что умел ты воровать, умел ответ держать!  Я за то тебя, детинушка, пожалую  Середи поля хоромами высокими,  Что двумя ли столбами с перекладиной».

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».

Песня эта — тоже народная, записанная и отредактированная великим поэтом. Великим еще и потому, что он пытался понять свой народ даже в его страшном, грозном, зачастую неприглядном обличии. Пушкин понимает и движущие пружины дикого разбойничества. «Чем триста лет питаться падалью, лучше один раз напиться живой крови — а там как Бог даст», — приводит он слова Пугачева. Бунт против ублюдочного рабства, против жизни, где тебя кормят падалью и за падаль же считают — вот что рождает зверскую протестную волну в народе.

Да, воспевание разбойничьей вольницы — глубинная традиция русской культуры. И как могло быть иначе в стране, большая часть завоеваний которой связана непосредственно с разбойниками? Ермак Тимофеевич — это ведь самый что ни на есть натуральный разбойник, уголовник чистой воды! Но именно он положил Сибирь к ногам Ивана Грозного. Собственно, точно такими же бандитами и разбойниками было все казачество, которое стояло на южных рубежах России, отвоевало для нее Крым, Малороссию, Новороссию, сыграло огромную роль в завоевании и усмирении Кавказа… Кстати, казачья песенная культура оказала влияние и на субкультуру уголовную.

Но вернемся к откровениям Марка Захарова:

«Западло подозревать своих сограждан в криминальных намерениях, когда ты сам так веселишься в ублюдочных песнопениях, отражающих становление в СССР организованной преступности. Если ты пускаешь от удовольствия слюну при словах: «Речь держала баба, звали ее Мурка» — перестань переживать, что живешь в притемненном переулке, и не дрожи, когда твоя жена или дочь добираются без автомобиля до пропахшего мочой подъезда!..

Если я вызвал у вас уже очень большое раздражение в связи с отсутствием юмора — загляните в полузасекреченные и весьма приблизительные данные о стремительном росте воровства и бандитизма в нашей стране! Народ, прошедший через сталинско-ежово-брежневскую мясорубку, с годами меняет не только свою генетику, но и поведенческие нормы. Он не может себя вести иначе. Он не может веселиться иначе. Мурка не только зашухарила всю нашу малину — она еще, шалава, заложила в нас мощную программу рождения даунов, олигофренов, генетических уродов, мощным потоком ползущих ныне из ее пьяного материнского чрева. Не понимают талантливые певуны-недоумки, что их жизнь в государстве, не умеющем бороться с преступностью, становится все опаснее, и заточка в руках отморозка все ближе от ихнего брюха!».