Песни. Стихотворения

Беранже Пьер-Жан

Королевская фаворитка

Дочь

Ах! Какие лошади! Экипаж какой! И какая дама в нем — посмотри, мамаша, Уж такой красавицы в мире нет другой. Это, я так думаю, королева наша.

Мать

Королеве, брошенной мужем-королем, Стыд встречаться с этою вывескою срама; Это — ночь позорная, выплывшая днем: Короля любовница — вот кто эта дама. Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Бриллиянты звездами, маменька, горят; Тоньше и узорчатей кружев уж нигде нет. Нынче будни, кажется, а такой наряд, Что ж она для праздника на себя наденет?

Мать

Как ни нарядилась бы — встретясь с земляком, Отвернется, вспомнивши, хоть давно забыла, Как бежала с родины ночью босиком, Где жила в работницах и коров доила. Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Маменька, а это кто, вон на рысаках, Гордая, надменная, проскакала шибко; Как сравнялись — ненависть вспыхнула в глазах, А у фаворитки-то будто бы улыбка…

Мать

Эта, видишь, родом-то будет покрупней; Герб каретный дан еще прадедам за службу. К королю бы в спальную раз пробраться ей Уж она б коровнице показала дружбу! Дочь,

вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Видно, королю она всех дороже дам: На коне следит за ней молодой придворный. Посмотри-ка, маменька, он влюблен и сам: Не спускает глаз с нее — нежный и покорный.

Мать

По уши запутался молодец в долгах. Получить бы полк ему нужно для прибытка. Пусть дорогу заняли старшие в чинах Вывезет объездами в гору фаворитка. Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Подкатили лошади к пышному дворцу. Маменька, священник ей отворяет дверцу… Вот целует руку ей… вводит по крыльцу, Руку с умилением приложивши к сердцу.

Мать

Норовит в епископы седовласый муж Чрез овцу погибшую, худшую из стада… А ведь как поет красно — пастырь наших душ Нищим умирающим о мученьях ада! Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь

Свадьба деревенская мимо них прошла. Пусть невеста краше всех наших деревенщин, Вряд ли уж покажется жениху мила Как сравнит с божественной, с лучшею из женщин.

Мать

Нет, стыдиться стал бы он суетной мечты, Заповедь народную памятуя свято: Сколько было пролито пота нищеты, Чтоб создать подобное божество разврата. Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы Сделаться любовницей эдакой особы!» Перевод В. Курочкина

Четки горемыки

— На связку четок скорби черной Зачем ты слезы льешь упорно? — Ах, плакали бы тут и вы: Я друга схоронил, увы! — Вон в той лачуге — голод. Можешь Утешиться, коль им поможешь. А четки черные скорбей Ты на пути оставь скорей. Но он опять рыдает вскоре. — Что, горемыка, снова горе? — Ах, плакали бы тут и вы: Скончался мой отец, увы! — Ты слышишь крик в лесу? Бандиты! Беги! Там люди ждут защиты! А четки черные скорбей Ты на пути оставь скорей. Опять он слезы льет потопом. — Как видно, беды ходят скопом? — Как не рыдать? Поймите вы: Жену я схоронил, увы! — Беги, туши пожар в селенье: В благодеянии — забвенье. А четки черные скорбей Ты на пути оставь скорей. Он вновь рыдает. — Человече! Все любящие жаждут встречи. — О, горе мне! Слыхали вы? Дочь умерла моя, увы! — Вот — тонет девочка. Не медли! Ты этим мать спасешь от петли. А четки черные скорбей Ты на пути оставь скорей. Но вот он тихо как-то плачет. — Еще кой-кто скончался, значит? — Я стар и слаб. Судите вы: Могу лишь плакать я, увы! — Там, у крыльца, ты видишь пташку? Согрей озябшую бедняжку. А четки черные скорбей Ты на пути оставь скорей. От умиленья он заплакал, И тут сказал ему оракул: — Зовусь я Милосердьем. Тот Блажен, кто вслед за мной идет: Так всем, от мала до велика, Вещай закон мой, горемыка, Чтоб людям растерять скорей Все четки черные скорбей! Перевод Л. Пеньковского

Последняя песня

О Франция, мой час настал: я умираю! Возлюбленная мать, прощай: покину свет, Но имя я твое последним повторяю. Любил ли кто тебя сильней меня? О нет! Я пел тебя, еще читать не наученный, И в час, как смерть удар готова нанести, Еще поет тебя мой голос утомленный. Почти любовь мою — одной слезой. Прости! Когда цари пришли и гордой колесницей Тебя растоптанной оставили в пыли, Я кровь твою унять умел их багряницей И слезы у меня целебные текли. Бог посетил тебя грозою благотворной, Благословениям грядущего внимай: Осеменила мир ты мыслью плодотворной, И равенство пожнет плоды ее. Прощай! Я вижу, что лежу полуживой в гробнице. О, защити же всех, кто мною был любим! Вот, Франция, — твой долг смиренный голубице, Не прикасавшейся к златым полям твоим. Но чтоб ты слышала, как я к тебе взываю, В тот час, как бог меня в иной приемлет край, Свой камень гробовой с усильем поднимаю… Рука изнемогла, — он падает… Прощай! Перевод А. Фета

Черви

Тебе, о Франция, развесистое древо, Я пел двенадцать лет: «Плоды свои лелей И вечно в мир кидай щедроты их посева: Их возрастил господь в течение трех дней. И вы, что мне вослед в восторженных глаголах Воспели дерево и сей обильный год, О дети счастия, — с ветвей его тяжелых Привитый предками срывайте спелый плод!» Они торопятся, — и кончен сбор до срока. Но вижу я: плоды изгнившие лежат, Надежду обманув старинного пророка, Льют в сердце и в уста ему свой тлен и яд. О древо родины, не с неба ли пролился Источник гибели и беды возрастил? Иль благородный сок нежданно истощился? Иль ядовитый ветр побеги отравил? Нет, черви, тихие, глухие слуги смерти, Замыслили беду принесть исподтишка, Осмелились они, губительные черви, Нам осквернить плоды в зародыше цветка. И вот один из них предстал перед глазами: «Чтоб ныне властвовать, надменно хмуря лоб, Нам подлость низкая протягивает знамя: Эй, братья-граждане, готовьте трон и гроб! Пусть это дерево, чья так пышна вершина, Под нашим натиском, сгнивая, упадет, А у подножия разверзнется пучина, Что роем мы тебе, о дремлющий народ!» Он правду говорил: святого древа лоно Посланники могил прожорливо грызут; С небесной высоты легла на землю крона, И древний ствол его прохожий топчет люд. Ты верить нам три дня дозволил, боже правый, Что снова греет нас луч милости твоей; Спаси же Францию и всходы ее славы От сих, в июльский зной родившихся червей! Перевод Л. Остроумова

Бонди [100]

Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Мы все поклонники Ваала. Быть бедным — фи! Что скажет свет?.. И вот — во имя капитала Чего-чего в продаже нет! Все

стало вдруг товаром: Патенты, клятвы, стиль… Веспасиан недаром Ценить учил нас гниль!.. Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Живет продажей индульгенций Всегда сговорчивый прелат. И ложью проданных сентенций Морочит судей адвокат. За идеал свободы Сражаются глупцы… А с их костей доходы Берут себе купцы!.. Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Дать больше благ для большей траты Спешит промышленность для всех, Но современные пираты Ей ставят тысячи помех!.. И не стыдятся сами Обогащать свой дом Отчаянья слезами И гения трудом! Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Корона нынче обнищала… Лохмотья кажет всем она. Но миллионы, как бывало, С народа стребует казна. Немало есть, как видно, Тиранов-королей, Что нищим лгут бесстыдно О нищете своей! Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Поэт — и тот не чужд расчета! Все за богатством лезут в грязь: Закинуть удочку в болото Спешит и выскочка и князь! Вот — жертва банкометов Понтер кричит: «Мечи!» И сколько сводят счетов На свете палачи! Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Сюда! Скорей! Рукой Фортуны Здесь новый клад для вас открыт: В Бонди, на дне одной лагуны, Кусками золото лежит… Хоть каждый там от смрада Зажмет невольно нос, Но жатвы ждать и надо В том месте, где навоз! Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! И все — да, все! — в болоте смрадном Сокровищ ищут… Плачу я! Но стыд утрачен в мире жадном, И скорбь осмеяна моя! Солдаты! В битву шли вы, Как шел Наполеон: От рыцарей наживы Закройте ж Пантеон! Всяких званий господа, Эмиссары И корсары К деньгам жадная орда Все сюда, Сюда! Сюда! Перевод И. и А. Тхоржевских

100

Бонди. — В средние века так назывались леса под Парижем, где происходили разбой и грабежи. При Июльской монархии — место свалки нечистот.

…Веспасиан недаром

Ценить учил нас гниль. — Веспасиан (9-79) римский император, который обложил налогом отхожие места; ему приписывается изречение «Деньги не пахнут». Строфа четвертая песни в переводе В. Курочкина отсутствует (очевидно, из цензурных соображений). Дается в переводе Ю. Александрова.

Смерть и полиция [101]

Я из префектуры к вам направлен. Наш префект тревожится о вас. Говорят, вы при смерти… Доставлен Нам вчера был экстренный приказ Возвратить здоровье вам тотчас. Прекратите всякое леченье: От него лишь докторам жиреть. Ваша смерть теперь под запрещеньем, Не посмейте, сударь, умереть! Хоронить вас было б нам неспоро! Гроб окружат тысячной толпой Плакальщики низкого разбора, Падкие на всяческий разбой. Или вы хотите, сударь мой, Чтоб империя о гроб споткнулась, Чтоб в могилу с вами ей слететь? Вам смешно, вы даже улыбнулись! Не посмейте, сударь, умереть! Запретили вам сопротивленье Император и его совет: «Хоть он пел народу в утешенье, Все же он — нестоящий поэт, В нем совсем к нам преданности нет». В списке нет такого гражданина! Велено за вами глаз иметь, Вы со всяким сбродом заедино, Не посмейте, сударь, умереть! Дайте срок. Законность, сытость всюду Милостию трона процветут. Золота нам всем отсыплют груду, А свободе руки отсекут. И тогда уж болтовне капут. О печати сгинет даже память! Баста — разномыслие иметь! Вновь народ помирится с попами! Не посмейте, сударь, умереть! Что ни год, то будет умаляться, Доложу вам, ваша слава! Да-с! И венок ваш будет осыпаться… Вот тогда-то, сударь, в добрый час Помирайте, не тревожа нас. Без шумихи отвезем вас сразу На кладбище втихомолку тлеть. А пока извольте внять приказу Не посмейте, сударь, умереть! Перевод Я. Лебедева

101

Смерть и полиция. — К песне имеется примечание Беранже:

«В начале 1853 года внезапно распространился слух о моей смерти. Среди рабочих возникло предположение, что газетам запретили сообщать о моей кончине из боязни большого стечения народа на мои похороны. Вот что побудило меня сочинить эту песню, которая, наверное, будет последней».

…Император и его совет… — Подразумевается Наполеон III.

В списке нет такого гражданина. — Правительство Второй империи, используя против Беранже старые судебные приговоры времен Реставрации, не восстановило поэта в гражданских правах и не включило его в избирательные списки.

Комментарии

Песни Беранже первоначально становились известны в устном исполнении, и нередко проходили годы между их созданием и первой публикацией. При жизни поэта вышло несколько сборников его песен: «Песни нравственные и другие» (1815); «Песни» (1821) и «Новые песни» (1829) — последние два издания сопровождались судебными процессами; новый сборник песен вышел в 1833 году. Последняя небольшая прижизненная публикация песен относится к 1847 году, если не считать изданного в 1850 году в Брюсселе двухтомного «Полного собрания песен Беранже», просмотренного автором.

В последние месяцы жизни поэт пересмотрел свой архив, часть рукописей уничтожил, а остальное передал своему другу, издателю Перротену, для посмертной публикации. Эти песни вышли у Перротена в 1858 году в двух томах, причем второй том включал песни, созданные в 1830–1850 годах. В 1857 году тот же Перротен издал книгу Беранже «Моя биография и Посмертные произведения». В 1860 году молодой друг поэта Поль Буато опубликовал у Перротена четырехтомник переписки Беранже.

В последующие годы песни Беранже издавались редко и в неполном объеме. Авторитетного современного научного издания его произведений во Франции до настоящего времени не существует.

После смерти Беранже во французской критике началась полемика по поводу его творчества, отголоски которой не затихают и поныне. Лагерь врагов поэта возглавил философ Ренан, отрицавший принадлежность Беранже к высокой национальной литературе. К нему присоединились позднее такие корифеи буржуазного литературоведения, как профессор Лансон, автор «Истории французской литературы» (1894) и писатель Реми де Гурмон, снобистски пренебрежительно зачисливший великого песенника в разряд ремесленных версификаторов. Насмешливая муза Беранже до наших дней не дает покоя буржуазной критике: в 1968 году в Париже вышел капитальный труд Жана Тушара «Слава Беранже» (в двух томах), целиком направленный на «разоблачение» поэта, составляющего гордость демократической культуры Франции. С другой стороны, демократическая литературная общественность вступилась за Беранже сразу же после его смерти. В 1864 году Артюр Арну выпустил в его защиту книгу «Беранже, его друзья, враги и критики»; большой резонанс имело выступление Жорж Санд, высоко оценившей умершего поэта. Однако отдельные голоса друзей Беранже долгие годы тонули в хоре враждебных отзывов.

В настоящее время прогрессивная французская критика занялась публикацией и исследованием наследия Беранже в числе других демократических поэтов XIX века. «Пришло время, — писал французский критик в 1971 году, заново перечитать и спеть Беранже», ибо в момент, когда капиталистический мир «галопом мчится к дегуманизации и отчуждению, защита у Беранже личности человека и обещание сделать общественную жизнь ее продолжением дают основание для надежды».

Примечательна литературная судьба Беранже в России.