Песни

Клячкин Евгений Исаакович

Друзья говорят, что мои песни становятся мудрее. Наверное, так и должно быть. Разные вопросы мы считаем важными в 20, 40 и 50 лет. Сейчас для меня крайне важно видеть в зале думающих, неравнодушных людей, которых волнуют общественные проблемы. Наверное, именно поэтому для меня самая сложная аудитория — подростковая, ведь я апеллирую к социальному опыту слушателя. Тему сострадания я считаю сейчас главной. «Улица моя», «Схема», «Письма римскому другу» — здесь она прослеживается очень четко. Впрочем, деление на «главные» и «неглавные» темы очень условно. Мои песни так же дороги мне, как и мои дети, — ни от одной из них я не откажусь сегодня.

1988, Владивосток

Уличная цыганочка

Мой джинсовый, всепогодный, раз в году меняемый — я надел его сегодня — твердый, несминаемый. Я на Бога уповаю моего, еврейского, бирочку «левайс» вшиваю — жаловаться не с чего. Жаловаться нет причины — вот сижу и радуюсь: солнце светит, я — мужчина, и живой — не правда ли? Поглядишь на вещи шире — и смеяться хочется: все прекрасно в этом мире, когда гордость

кончится. Надо же — пока болтали, в песне зубки режутся. Как там струны на гитаре? День еще продержатся? Обуваю босоножки на носок нейлоновый — пусть все видят, кто идет: трагик в роли клоуна. Что-то ведь такое было — ариозо Канио. Ладно, это мы потом, это — на прощание. Мое место — возле банка, метр-ва-хеци [29] в сторону. Бокер тов [30] , мадам-гражданки! Что ж, начнем по-черному. Аидыше [31] мама, аидыше папа, аидыше братик, аидыше — я. — Подайте, евреи, — в аидыше шляпу. — Аидыше сердце стучит у меня. Полноправный избиратель — что могу, то делаю. Сколько можете — подайте в ручку мою белую. Слушаешь? Ну значит — дашь! Никуда не денешься. Вам поет оле хадаш [32] — бросьте в шапку денежку. 16 апреля 1992

29

Метр-ва-хеци — метр с половиной (иврит).

30

Бокер тов — доброе утро (иврит).

31

Аидыше — еврейская (еврейский, еврейское) (идиш).

32

Оле хадаш — вновь прибывший (иврит).

Утренняя песенка

Я шел — позванивали мышцы, ложилась под ноги земля. А ловко у природы вышло, что создала она меня. И пешеходам было стыдно: они ведь шли, а я — возник! И это было очевидно как для меня, так и для них. И мне хотелось только, чтобы всем было так же хорошо. И тут мне подали автобус, и вот я к двери подошел. Я не полез — я был уверен, что первый я, раз я — такой… И тут же шмякнулся о двери и получил удар ногой. Вокруг хрустело и трещало, но знал, но верил я, что интеллектуальное начало и здесь, конечно, победит. Ведь как-никак цари природы, и я уже хотел сказать, что «человек» звучит, мол, гордо — но тут мне сели на глаза… Я шел — позвякивала мелочь, и не смотрел по сторонам, и почему-то расхотелось, чтоб все глазели на меня. Я брел на ощупь, будто ночью, зато предельно уяснив: что невозможно в одиночку — то может дружный коллектив! 3–7 февраля 1967

Фантазия до начала

Для той, для первой половины, что в девять месяцев длиной, вполне хватило половины. Чтоб опоясать шар земной. Эпохам диктовались сроки: Семь дней — на рыб, на птиц — три дня. И как бы в книге как бы строки — они составили меня. Не зная ни труда, ни лени, я невозможно богател. От клетки вплоть до шевеленья все было так, как я хотел. А после — сладкое мученье: сто жизней делались одной. И начиналось воплощенье, и некто становился мной. Во тьме, но для меня — не черной, без веса, без его оков, упругой стенкой защищенный от всех ударов и толчков, я плыл по глади циферблата, для всех — полупрозрачный шар, и как сестра — ручонку брата, мою — секундная нашла. И плавно двигаясь по сфере (для нас, по кругу — для нее), она вела меня, как фея: чужое — там, здесь — все твое. И все, что надо знать о мире, включая зубы и слова, во мне уже вскипало, ширясь и ожидая Рождества. И лучшим, чем вот это время, жизнь — и прекрасна, и нежна, меня вовек не озарила. Но я об этом не узнал. 1 января 1987

Фишка № 1

Милая! Чего ты нос повесила?! Всегда с тобой нам весело и никогда — всерьез. Славная! Ведь ты же знаешь: главное — твоя походка плавная и мой высокий рост. Ах,

толстая! Иди поближе, нежная! Тебя сейчас небрежно я и пылко обниму — иди, дурашка глупая! Мы оба тупы — ты и я! Мы оба глупы — ты и я. К чему нам философия! Декабрь 1961

Фишка № 2

Я был мальчишка глупенький и темноту любил. Еще любил я девочек и так-то вот и жил. Мы встретились с ней вечером — она была смела: губами ли, руками ли — она меня взяла. Растаял, как конфета, я, влюбился, как дурак. Готов мою неспетую таскать я на руках. Насилу дня дождался я — и вот она пришла… Широкая и плоская, как рыба-камбала. Глаза — как две смородины, а ротик — словно щель. Ой, мама моя, Родина, ой, где моя шинель. С тех пор — к чертям романтику, знакомлюсь только днем. А если выйдет — вечером, то лишь под фонарем. Март 1962

Фишка № 5

По ночной Москве идет девчонка, каблучками «цок-цок-цок». Вдруг откуда ни возьмись сторонкой незнакомый паренек. Он ей говорит со знаньем дела: «Виноват, который час?» А она ему на это смело: «Два — двенадцать — тридцать шесть». Он ей: «Что-то я, пардон, не понял, что такое „тридцать шесть“». А она: «Да это ж телефон мой (Господи, какой балда!) Позвоните, попросите Асю, это буду лично я. Ну а вас зовут, я вижу, Вася, — в общем, познакомились». Парень осмелел: «А вы поэтов знаете ли вы стихи?» А она ему в ответ на это: «Евтушенко мой дружок». Он ей говорит: «Тогда, простите, может быть, мы в ресторан?» А она: «Вы завтра позвоните, а сейчас меня ждет муж!» 25 октября 1962

Фишка № 6

Я скажу вам по секрету — я на всех начихал: меня ценит как поэта Нюра-дворничиха. Доказательства на месте, если хочете знать: мы лежим в кровати вместе — вот вам! Так вашу мать. Я несу искусство в массы — где народ, там и я! Ох, какая ж, братцы, власть-то наша правильная! 17 марта 1963

Холмы

Смотрю, как складывалась жизнь и в то же время вычиталась, а все казалось, все считалось, что мы проходим рубежи. И льют молочный свет шары из той доверчивой, прекрасной, теплом наполненной и ясной светящейся моей поры. Холмы и горы позади нам обещали спуск в долину, но нас вела дорога мимо, — не ты решал, так Бог судил! Когда казалось средь полей, что время вдруг остановилось, то легче нам не становилось, а становилось тяжелей. Но нас, кого зову я «мы», на самом деле так немного, и не для всех лежит дорога мимо долин через холмы. И, хоть в спасительный покой, срывая путы, рвется тело, но, как бы тело ни хотело, ему дороги нет такой. К чему ты ни приговорен — к забвенью иль к посмертной славе, — но одинаковой отравой несчастный мозг твой напоен. Простись же, мой далекий брат, со всем, к чему ты так стремился, любви и славы не добился, и денег нет, — так будь же рад! Так будь же рад, что не один такой явился ты на свете. Чем тяжелей, тем дальше светит твой гордый путь, мой господин!.. Встают холмы из новых лет, — они не выглядят иначе, и та же самая задача — преодолеть, преодолеть! Преодолеть — и всех затей, ведь как прекрасен путь окольный! А мы ползем туда, где больно, через себя, через детей. И, в сущности, все тот же путь в любой стране мы выбираем и равномерно вымираем, не доползя куда-нибудь… В трех нотах музыка плывет, вполне охватывая тему, и выясняется, что телу достаточно и этих нот. Достаточно и этих нот!.. 4–5 марта 1994

Эмблема — «пила и топор»…

Эмблема — «пила и топор», хоть плотник ты будь, хоть палач. Но все же топор — не палаш, и, значит, «не пойман — не вор». Вот гулкий пустой коридор, «глазки» на шеренгах дверей, конвойный со связкой ключей — и, значит, «не продал — не вор». Вот лысина — будто пробор, слова — то ли воск, то ли нож, но ты их спокойно кладешь, и значит, «не куплен — не вор». Толпою заполненный двор, вороний растерзанный крик, услышишь себя в этот миг — и значит, «не сдался — не вор». 2 февраля 1967