Песня цветов аконита
Шрифт:
— А ты, похоже, не рад очутиться в столице?
— Не знаю. Я не видел ее.
И глаза закрыл, словно и не желая видеть. Осознал, что никогда не вернется в Хэнэ.
Глава 5. АЭСИ
Утренний воздух прозрачен — девушка знала это. Она привыкла просыпаться, когда небо только подумывало стать светлее, когда птицы начинали пробовать голоса. Ей не хотелась никого тревожить, и она лежала, открыв глаза, или садилась к столу и писала — на прозрачной бумаге итасси, какую выбирают поэты, на более плотной, желто-зеленой хэйта, годной
Порой девушка доставала шкатулки, стоящие в нише у ее постели, — темную, инкрустированную серебром, или другую, из кости, вырезанной так искусно, что шкатулка казалась сплетенной из тонких нитей.
В первой — лежали грубоватые, тяжелые украшения из бронзы и кожаных ремешков — Хали они казались очень красивыми, настоящими; несколько камешков и, в кожаном чехле — сухие стебли степной травы. Ставшие невзрачными и бледными, когда-то розовые цветы. Девочка по имени Шафран привезла все это из восточной холмистой степи.
Во второй — только детский браслет и кольцо с золотым лунным камнем. Мать подарила их Хали, когда та вышла из младенческого возраста. Тогда девочка только радовалась подарку, особенно кольцу, которое носить еще не могла. А лет с пяти не снимала — до дня, когда оно стало мало.
Сегодня Хали не стала следовать заведенному порядку. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их, — и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать старших по рангу дам Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор — там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и морскими змеями, Хали задумалась — и не заметила, как одолела расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то далеко — особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша — золотисто-белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.
Носилки остановились не у главных ворот — в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними — кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину — напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь.
— Санэ, — улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло относились друг к другу. Только отец и Посвященная могли без формальностей разговаривать с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведаться девушка, не испросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе своих двадцати семи лет. В темно-серой накидке — лишь во время обрядов Соколица надевала белоснежные одежды, с оранжевым и золотым. И обстановка — простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ , которые служили при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это неприятно поразило. Теперь она завидовала.
— Ах, Соколица, если бы и я могла, как ты…
— Невозможно.
— Как часто я слышу это слово… а еще чаще произношу его сама для себя.
— Твой отец — правитель. Ты не можешь стать Посвященной — сэрини. Благословенный здоров, храни Сущий его дни, — но даже если он не доживет до старости, тебя все равно выдадут замуж. Это важно для страны.
— Да…
— Глупенькая, — голос сестры стал ласковым. — Ты хотя бы получишь счастье иметь детей. А я отслужу свое — и буду доживать дни в почете и одиночестве. А мое место займет другая.
Хали подумала, спросила вскользь:
— Как поживает моя вторая родственница-Посвященная?
— Хорошо. Она обучает девушек-шемэ вышивать и складывать из бумаги фигурки — не впустую проводит время.
— Разве такие занятия положены в Храме?
— Не запрещены, — повела плечом Соколица. — Мы тоже можем испытывать скуку.
Хали сидела молча, сцепив руки.
— Что беспокоит тебя? — мягко спросила сестра.
— Я боюсь. Мы и так лишены права выбора, я же — особенно. Слухов о моем предстоящем замужестве еще нет?
— Я ведь не покидаю Храма. Но могу тебя утешить — об этом разговоры еще не велись. Это я знаю.
— Не знаю, кому меня отдадут. У сууру берут в дом по три жены. Это ужасно — я не смогу…
— Можешь не беспокоиться о западных соседях. Ты же не полностью крови тхай.
— Нет, нет… напротив. Здесь, в этом тихом месте, вы забыли, что такое жизнь. Они будут добиваться меня — ради союза с кочевниками.
— Отец тебя не отдаст. Если ты понимаешь — неужто не догадается он?
— Мало ли что может быть… Сууру сильны…
— Отец твой не станет покупать мир такой ценой.
Соколица протянула руку, взяла Хали за подбородок.
— Ты слишком много думаешь о том, о чем женщине думать не подобает. Как только тебе позволяют просто знать о таких вещах?
Девушка вспыхнула, но быстро совладала с собой.
— У моего отца нет сына. Я — не замена, и все же меня учили. Не знаю зачем. Иногда я думаю — только затем, чтобы сейчас указывать мне на то, что я — женщина и ни к чему не пригодна, даже со всеми своими знаниями и умом.
Соколица всмотрелась в лицо Хали. Медленно произнесла:
— Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной?
— Я могу сказать что угодно, — горько ответила девушка. — Разве кому-нибудь не все равно?
Соколица кивнула. Ее желто-карие в мелкую крапинку глаза словно дымка заволокла.
— Ты можешь кричать об этом на площади. Но я бы и шагу не сделала, чтобы это услышать — ради своей собственной жизни. Дитя… ты ведешь такие речи с тем, кому веришь, и заносишь отточенную лэ над их головой… Меня на днях навестил мастер Весенний Ливень, — переменила тему Соколица. — Подарил мне миниатюру с цветущим деревом. Сетовал, что нет достойных учеников. Подражатели — самое большее. Боится, что канул в прошлое золотой век художников.
Хали улыбнулась краешком губ — улыбка бледноватая, однако настоящая.
— Я люблю смотреть на его работы. От них на сердце светлее.
Скоро Хали собралась обратно. Никто ее не гнал и не ждал, и все же она не могла позволить себе подолгу находиться даже здесь.
— Побудь еще, — уговаривала Соколица. — Ты редко навещаешь меня. Скоро мы станем видеться только по храмовым праздникам.
— Я стану смотреть на тебя снизу вверх, как на облаченную высшей властью, — на миг проглянула веселая девочка и скрылась опять.