Песня синей птицы
Шрифт:
Свет из раскрытых дверей дома лился на улицу. Маркиз видел застывшего в ожидании дворецкого; за его спиной стояли два ливрейных лакея, сияющие золотыми галунами и начищенными пуговицами с гербом своего знатного господина.
Неожиданно для себя маркиз осознал, что интрижке пришел конец.
Он представил себе, как дама дожидается его в салоне, и полупрозрачный пеньюар почти не скрывает ее великолепной фигуры; в ее глазах горит страсть, руки ее готовы обвиться вокруг его шеи, как только они окажутся
Его ухаживание было пылким, так как победа далась ему несколько труднее, чем обычно. И вот теперь, когда он преодолел ее сопротивление и добился всего, чего хотел, желание вдруг покинуло его.
Он подался вперед.
— Передайте мой поклон ее светлости, — сказал он, — и сообщите ей, что я глубоко сожалею, но не могу нанести ей сегодня визит.
Лакей с непроницаемым выражением лица передал эти слова столь же бесстрастному дворецкому, красный ковер снова скатали, лакей вспрыгнул на свое место рядом с кучером, и карета маркиза покатилась назад.
— Почему? — задавал он теперь вопрос деревьям Сент-Джеймс парка. — Почему? Что произошло?
У него не было ответа на этот вопрос, и он покинул Министерство иностранных дел в столь отвратительном настроении, что не ответил на приветствия нескольких друзей, встретившихся ему, пока он спускался по широким ступеням к ожидавшей его карете.
— Почему Алтон не в духе? — спросил молодой щеголь, глядя вслед удаляющемуся экипажу.
Его спутник пожал плечами.
— Явный случай «шерше ля фам».
Тот воздел к небу руки в шутливом протесте:
— Ради Бога, не говори по-французски про Алтона! Он засадит тебя в тюрьму и сгноит в ней!
— Я не боюсь, — ответил второй. — Думаю, что несмотря на всю свою кровожадность, Алтон никого не поймает — разве только какую-нибудь кокоточку, переправленную контрабандой через Ла-Манш для особого услаждения аристократов, которым приелась английская разновидность женского пола!
Эта острота была встречена взрывом хохота.
К счастью, маркиз их не слышал, иначе его убеждение в том, что он даром тратит время, стало бы еще глубже.
Но еще большей потеря времени показалась ему тогда, когда обед в Карлтон-Хаусе подошел к концу и принц неохотно сказал своим приятелям, что дольше засиживаться за портвейном нельзя.
— Миссис Фитцгерберт дала мне строгое указание, чтобы мы без промедления присоединились к дамам, — сказал его высочество с довольным видом мужчины, которому нравится, когда им помыкает любимая женщина. — Поэтому, джентльмены, допивайте: нам следует теперь отправиться на вечер, который дает наш министр иностранных дел.
— Казалось бы, множественное число тут излишне, — заметил кто-то из гостей. — У нас сейчас только одно иностранное дело, как мне представляется, и состоит оно в том, чтобы разбить Бони.
— Это так, — согласился принц. — Вставайте, джентльмены, я предложу вам последний тост. За уничтожение Бонапарта, и пусть его конец наступит возможно быстрее!
Все подняли бокалы, осушили и, следуя примеру принца, бросили через плечо, так что они разлетелись за их спинами тысячами осколков.
«Какая трата дорогого хрусталя», — подумал маркиз.
Но он знал, какое удовольствие доставляют принцу такие эффекты. Вот и сегодня по случаю приема его высочество выглядел на редкость театрально во фраке из клубнично-красного бархата, увешанный орденами, словно рождественская елка — игрушками.
Принц был уже недоволен маркизом из-за того, что на его строгом вечернем фраке была всего лишь одна орденская звезда, усеянная бриллиантами. Фрак был скроен лучшим портным и сидел без единой морщинки. Возможно, именно то, что маркиз так хорошо в нем выглядел, а не слишком малое количество надетых наград, заставило принца высказать ему свое неудовольствие.
— Знаешь, Алтон, — сказал он, — ты мог бы оказать мне любезность одеваться лучше, когда идешь в Карлтон-Хаус.
— Но я решил составить скромный фон вашему блистающему великолепию, ваше высочество, — парировал маркиз.
Принц любил его и позволял ему обращаться к себе с фамильярностью, которой не потерпел бы ни от кого другого.
Еще мгновение принц оставался, казалось, раздосадованным, потом морщинки на его лбу разгладились, и он рассмеялся:
— Алтон, хитрый пес, ты сказал это, чтобы польстить мне! Однако мне кажется, что в такие дни, как сегодня, нам следует показывать иностранцам, что, несмотря на войну, англичане превосходят этого корсиканского выскочку и тогда, когда дело доходит до великолепия.
— Как первый джентльмен Европы (а, возможно, в настоящий момент — единственный джентльмен Европы), — ответил маркиз, — вы всегда могли это делать, ваше высочество.
Принц был в восторге.
— Хорошо сказано, Алтон! — воскликнул он. — Право слово, хорошо! Единственный джентльмен Европы… прекрасно! Это следует запомнить.
«Да, он наверняка это запомнит», — подумал маркиз, слыша, как принц снова и снова повторяет эту фразу гостям, собравшимся в Китайской комнате.
Наконец, под неумолчную болтовню, все общество разместилось в длинной веренице ожидавших карет, чтобы проехать то небольшое расстояние, которое отделяло Карлтон-Хаус от Министерства иностранных дел.
Мистер Лоусон не ошибался, говоря, что зрелище будет впечатляющим.
Довольно мрачные помещения совершенно преобразились благодаря гирляндам цветов — настоящим, казалось, зарослям папоротников и пальм — и бумажным фонарикам, однако наиболее экзотичными украшениями, безусловно, являлись сами гости.