Песня светлячков
Шрифт:
– Ты получила мое письмо?
Она кивнула и заставила себя смотреть мне в глаза. Кажется, теперь ее улыбка, пусть и слабая, вполне настоящая.
– Я их получаю каждый день, кроме воскресенья.
В какой мере мои письма помогают ей держаться на плаву? Я часто думаю об этом. Я называю их письмами, хотя на самом деле часть из них – просто записки. Я пишу их не на обычной бумаге, а на том, что в данный момент подвернулось под руку. Рассказываю о своих повседневных эпизодах, вспоминая какие-то события из нашего прошлого, пишу о том, что хотел бы сказать ей сейчас.
Написано на оборотной стороне меню ближайшей закусочной:
Вспомнил, как однажды в десятом классе из-за
А это я написал на обороте чека из супермаркета:
Сижу в машине у светофора – у того, что недалеко от дома твоих родителей. По-моему, он всегда горит только красным. Когда ты вернешься, мы займемся с тобой разными веселыми штучками. Возможно, даже в машине, возле этого светофора.
Люблю тебя.
На бумажной салфетке из ресторана «Деннис»:
Привет, Брей!
Сегодня меня оштрафовали за превышение скорости. Опаздывал на работу и гнал на пятидесяти, а в том месте тридцать пять – предел. Кстати, у меня новая работа. Я теперь кровельщик. Конечно, летом на крыше – адское пекло, но платят хорошо. С первой зарплаты куплю тебе что-нибудь симпатичное. И разумеется, оплачу штраф.
Люблю тебя.
А это я написал на добротной белой бумаге, вырванной из старой книжки. (В старых книжках любили добавлять чистые листы «для заметок».) Книжка лежала в комнате ожидания стоматологической клиники.
Сегодня доберутся до моего корневого канала. Ты же знаешь, как я «люблю» зубных врачей. Помнишь случай в четвертом классе? Думаю, что помнишь. Мать повела меня на осмотр, и я ревел, как девчонка. Целый час. Я до сих пор благодарен тебе за то, что ты не проболталась Митчеллу. Спасибо. Иначе он бы сегодня надо мной потешался. Спросишь, при чем тут Митчелл? В общем, мы с ним помирились. Он слез с этой дряни и становится все больше похож на прежнего Митчелла. Просил тебе передать, что очень сожалеет о своих пакостях. Еще он говорил, что ждет не дождется, когда ты выйдешь. Знаю: ты на него и сейчас сердишься, но я все-таки решил передать тебе его слова. Не волнуйся, он больше у меня не живет. В моей квартире есть место только для одного человека. Не стану скрывать: это женщина. И я очень жду ее возвращения.
Я люблю тебя.
Каждое письмо я кладу в конверт, наклеиваю марку и в тот же день отсылаю. Я стараюсь, чтобы Брей постоянно получала мои письма. Во всяком случае, во все дни, когда в тюрьму привозят почту.
Брей тоже пишет мне, хотя и не каждый день. Я радуюсь ее письмам, но что-то в них начало меня тревожить. Часто ее письма бывают холодноватыми, лишенными эмоций. А то вдруг приходит письмо от прежней Брей, полное шуток и озорных слов. Она рассказывает, чем собирается заняться со мной по выходе на свободу, и о том, как мы будем жить. Читая такие письма, я улыбаюсь и думаю: наконец-то она вышла из тени и подставила лицо солнцу. Однако к концу письма Брей снова впадает в пессимизм. Я постоянно твержу
В тюрьме есть психиатр, и Брей получает необходимую помощь. Но я все равно подыскиваю ей хорошего специалиста, поскольку ей одной со своей «подкожной тьмой» не справиться. Перешерстил телефонный справочник, лазал по Интернету. Я хочу, чтобы Брей помогал самый лучший психиатр, и обязательно найду такого.
Год ее тюремного заключения уже прошел. Из трехсот семидесяти девяти дней ей осталось провести за решеткой всего четырнадцать. Сегодня я поеду к ней на свидание. Казалось бы, мы оба должны считать дни и радоваться, однако на душе у меня тревожно. Меня насторожило письмо Брей, полученное пять дней назад. Не его содержание, а то, что осталось между строк.
Дорогой Элиас!
Я знаю, ты не пропустил ни одного дня свиданий. Хочу быть уверенной, что ты приедешь и в этот раз. Очень важно, чтобы ты приехал.
С любовью.
Вылезаю из машины, вхожу в здание тюрьмы, называю дежурному себя и к кому иду на свидание. Обычная еженедельная процедура. Слева от входа – камера хранения. Выкладываю в свободную ячейку бумажник, мобильник и ключи, запираю ее. Затем пересчитываю ряды ячеек и их число в каждом ряду. Для чего? Скорее всего, потому что нервничаю. Тяжелая дверь, за которой находится комната свиданий, всегда вызывала у меня настороженное чувство. Это и понятно: за ней – совершенно иной мир. Почему-то всегда я читаю объявления о времени свиданий и о том, как вести себя в случае пожара. Здесь же висит список запрещенных к проносу предметов. Под ним – предупреждение об ответственности за нарушение правил. «В случае попытки передать заключенным…» Я всегда останавливаюсь на слове «заключенные». Оно вызывает у меня чисто физическую боль, словно кто-то лезет мне в грудь и сжимает в кулаке мое сердце.
Иду по ослепительно-белому коридору. Здесь все белое: плитки пола, плитки стен. Стерильность, как в операционной. С потолка льется яркий люминесцентный свет; настолько яркий, что я почти вижу на полу собственное отражение. Шагаю не спеша. Прохожу мимо дверей. Что за ними – не знаю и не горю желанием узнать. Мне навстречу идет женщина, ведя за руки двоих маленьких детей. Скорее всего, ходили на свидание к мужу и отцу. Меня в который раз ударяет мысль: «Но почему Брей должна находиться за решеткой?» Она не преступница. Для общества она не опасна. Она никого не убивала из садистских наклонностей или вследствие помрачения рассудка. Она не воровка, не торговала наркотиками. Ни над кем не издевалась. Ей здесь нечего делать! Впрочем, тюремным камерам все равно, кто в них сидит.
Коридор кончается поворотом. За углом – вход в комнату свиданий. Охранник показывает на свободный столик. Садись и жди. Слева от меня, на стене, – часы. Обычные черно-белые, тоскливого вида. Комната свиданий уставлена круглыми белыми пластиковыми столиками. Восемь из них уже заняты ожидающими. Люди пришли семьями. Только я явился в одиночестве. Вожу пальцем по поверхности столика и чувствую бороздку. Чем ее могли проделать? Наверное, чем-то острым, вроде распрямленной канцелярской скрепки. В воздухе пахнет чистящими средствами. От них у меня начинают чесаться ноздри. Делаю глубокий вдох, стараясь не чихнуть.
Смотрю на часы. Брей должна вот-вот прийти. Прижимаю руку к груди. Сердце колотится быстрее обычного. Почему для Брей было важно, чтобы сегодня я обязательно пришел? Что она собирается мне сказать?
Я погрузился в свои мысли и не сразу замечаю Брей, идущую ко мне. На ней обычный тюремный наряд: оранжевый комбинезон, белые носки и белые сандалии на толстой скрипучей подошве.
Встаю, улыбаюсь ей. Брей тоже улыбается, но я чувствую искусственность ее улыбки, и у меня сжимается сердце.