Песочное время - рассказы, повести, пьесы
Шрифт:
Приемная. Кресла в углах. Журнальный столик, банки от пива, громоздкий букет дорогих цветов. Возле двери в покой знакомый метис. Тот самый, из drug'а.
– Привет, Мак.
Я усаживаюсь напротив. Нога на ногу, улыбаюсь.
– Добрый вечер, с(р.
Ну конечно! Ведь он джентльмен. Он в парадном костюме.
– Ты к ламе?
– Да.
– Взять курс хиромантии?
– Как вы узнали?
– Пустяк. А скажи мне: он занят?
– Там посетитель.
– Давно?
– Нет. (Шепот.) Дама.
– О!
– Да.
– Что ж, подождем.
– Я тоже так думаю, сэр.
– Замечательно. А скажи-ка, Мак: ты мог бы мне сделать любезность?
– С радостью, сэр!
– Он даже привстал.
– А в чем дело?
– Мне недосуг. Видишь ли, Мак: я спешу. Внизу меня ждут. Пусти меня первым. Мне только взглянуть, не дольше. Только взглянуть.
– Конечно! Разумеется, сударь!
– Ты мил.
Я склоняюсь к нему. Он мнет в пальцах мою десятку. Я встаю - как раз вовремя. Это что?
Дверь распахнулась. Дама, вся в черном, прошла мимо нас. Я мог бы поклясться, что это Глэдис. Глэдис у ламы? Абсурд. Она же осталась там! На нас она не взглянула. Ждать было нельзя. Еще слыша ее шаги (ковер съел и их), я шагнул в кабинет. И увидел ламу. Я знал, что у меня есть лишь миг. Глушитель сделал из грома стук. Лама упал на спину. Я выстрелил еще раз. Потом возвратился к Маку.
– Проверь, дружище, что там с ним, - сказал я весело. Пистолет был под мышкой, как градусник. И у него был жар.
– Линию жизни не забудь. И судьбы. Прощай.
Я снова был в лифте. Он сыграл в догоняшки с желудком. В холле я кивнул портье. Сульт был на месте. Я назвал свой отель. Все упало в туман и в ушах зазвенело.
Я помнил еще, как советовал Шульцу снять со стены плакат. Как он вызвал такси. Как считал мои деньги (задаток). Как бежал за мной, бормоча:
– Какое горе, герр доктор, какое горе! Как это могло быть?
– Я просто узнал его, Шульц, - я, кажется, рассмеялся.
– Болван! эти желтые думают, что они все на одно лицо. А я был влюблен в китаянку. Он не мог это знать. Это он вел тогда в Берне машину. И шпионил за мной. Перестаньте скулить, Шульц! Всё в порядке.
Но он не хотел перестать.
– Горе, горе, мой Бог! Какое несчастье! Лама Бё - наш старинный друг. Его все тут знают! Год назад он вылечил мне катар. Он и вправду с Тибета. Герр доктор, поймите! Я вам должен сказать. Это ужас. Но это так. Герр доктор! Вы обознались!
Пришло такси.
– Мсье уже едет?
– Да. В аэропорт.
– Это будет вам стоить...
– Отлично.
Шофер давит газ. Такси швыряет. Я открываю глаза. За окном день. Надо мной - Сульт и Глэдис.
... С минуту, должно быть, я просто лежал. Неподвижно. Потом сел.
– Где я?
– спросил я хрипло. Мой голос был вял и далек.
– Там же, где раньше, - Глэдис прищурилась и улыбнулась.
– Здание Ратуши. Гостиная у фонтана. Третий этаж.
Теперь я ясно видел ее голую грудь (соски в помаде). Я огляделся. Так и есть. Я лежал на кушетке, в углу. Стол был убран, шторы раздернуты.
– Это был сон?
– спросил я.
– Гипноз, - Сульт потер руки.
– Ну что? Как? Было похоже?
–
Я промолчал. И молчал долго. Потом сказал:
– Сульт! Вы говорили о полиндромах.
– Это вам показалось, - любезно сообщил он.
– Всё?
– Всё.
– И Хоп-Фрог?
– Тоже.
– Гм. Значит...
– Что?
– Ничего нет?
– Напротив; всё есть. И лама жив, слава Богу. Даже не знает о вас.
– Ага...
Я еще раз - подробней - оглядел груди Глэдис. Она с смехом прикрылась рукой. Впрочем то, что в стене справа не было двери (через нее мы вышли вчера), было, должно быть, важней.
– Мой стиль, - комментировал Сульт.
– Я люблю начать с пустяка. Пряжки, застежки, бусины. Мир крошится, как хлеб. Потом лепится вновь. С вами, впрочем, все было просто. Никаких вывертов, ужасов, всех этих фантазий в духе Калло. Отдых! А то как приедет какой-нибудь... клещ...
– Он хихикнул.
– Кстати, вы знаете? Завтра праздник цветов. Единственный в городе. Традиционный. Потому принято считать, что здесь живут хиппи. Не пропустите! Он понравится вам.
– Сульт!
– перебил я.
– Скажите мне правду. Не лгите мне.
Вид его стал строг - как тогда, у "Асклепия".
– Да?
– Зачем вы это сделали?
Он вздохнул. И отвел глаза. Глэдис тоже вздохнула.
– Гадкая должность, - сказал он потом.
– Хотел дать вам шанс. И только. Это как остановка в пустыне. Порой помогает - вроде любви. Город, впрочем, и создан для этого. Я не знаю по-русски; но разве Штильман давеча вам это не говорил?..
1992
ПЕСОЧНОЕ ВРЕМЯ*
Посвящается Дмитрию Баталину
Когда общество больно, от человека, если он хочет остаться здоров, требуются огромные усилия воли, характера, всей личности.
Сергей Абрамович Галич был уже в раннем детстве слабым и очень впечатлительным ребенком, и этим можно до некоторой степени объяснить то ужасное (и бессмысленное, как все ужасное) стечение обстоятельств, в которое он в конце концов попал на середине своей жизни.
Существовали, конечно, и другие причины, из которых главные были три: во-первых, книги, во-вторых, картины и, в-третьих, то, что на одну часть - по отцу - С.А. был еврей; это обстоятельство не требует разъяснений, тогда как, напротив, два первых в них нуждаются.
Книги в жизни С.А. заняли то место, которое обычно они и занимают в жизни ребенка из интеллигентной читающей семьи, где к тому же есть разнообразная библиотека. Паустовский однажды сказал, что человек узнает о мире на девять десятых из книг. Это, может быть, верно, но верно и другое: именно на столько же не узнает он из них о самом себе. Вопреки расхожему мнению, книги только мешают человеку узнать себя, особенно с детских лет. Увлекшись раз чтением, С.А. вскоре уже приучился легко переживать чужие жизни и сносить выдуманные невзгоды - с тем только, чтобы самого его не беспокоили на диване в столовой, где он привык читать лежа. От такого чтения глаза его уже к двенадцати годам ослабли так, что потребовались очки.