Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Постнов Олег Георгиевич

– ...Дюркгейм. Вы, милый Карл, напрасно считаете, будто классики только скучны. Будь он здесь, он бы внес нотку скепсиса в наши прения и, клянусь вам, был бы прав.

– Не вижу, что тут возразить, - отозвался Карл: не карлик, как я решил по энерции, а тощий в кресле.
– Но это может и Джуди, - он кивнул на ленивца. Тот смолчал.

– Не спорю, не спорю, - заспешил джентльмен (он как раз спорил).
– Но посудите сами: к чему нам умножать сущности без нужды? Все происходит в рамках понятного. Больше того: в рамках разумного.

Я обращусь к силе цифр. Их авторитет...

– Подмочен, - вставил карлик и разразился вдруг хохотом. Джентльмен укоризненно взглянул на него.

– Перестаньте, Сульт. Вы сами джокер и потому считаете, что цифры от дьявола, - сказал он.

– Как же я могу еще считать ?
– спросил Сульт ехидно, нимало, однако, не обидевшись на странный намек.

– Не цепляйтесь к словам. Вы, между прочим, еще эгоист и вот почему вы здесь.

Карлик перестал улыбаться.

– Это свойство нашей породы, - сказал он.
– Но я что-то не понял мысль. Почему я здесь?

Джентльмен вдохновился.

– Эгоизм есть не зло, как многие думают, - начал он, - но живая реальность. Ее нельзя заменить. В ней та правда уродства, которую видно в калеках - извините, Сульт, - но не видно порой у здоровых людей. Не всегда видно... Итак, я склонен считать, что Танатос основан на лжи. Вы следите, Карл?

Тот кивнул.

– Отлично. Так вот. Эгоизм может быть и прикрыт: заботой об обществе, страхом, искусством, деньгами. Но в основе это лишь поводы, причина же он. Он - большой палец руки; все прочие без него бессильны.

– Это, конечно, не ново, - сказал Карл.
– Что касается хиромантии...

– Да. Да!
– запальчиво перебил джентльмен.
– Это именно старо! Ветхо! Я бы даже сказал - вечно. Больше того. Я уверен, что вся ошибка - заметьте, я признаю ошибку - кроется где-то здесь.

– Где же?
– спросил Сульт.

Он шагнул к столу (посреди гостиной был большой стол с грудой яств, батареей бутылок и тем изяществом сервировки, которое выдает усердие женских рук) и взял грушу. Я прикрыл дверь, ожидая, что дальше. На меня не смотрели.

– Да, вот именно: где?
– поддержал Карл. Скрутив ноги штопором, он взирал вверх капризно, как нищий принц.

– Пьер уже сочинил теорию, - раздался вдруг низкий контральто в углу. Женщина усмехнулась, встретив мой взгляд. Она была в чалме и шальварах восточного кроя. Узкие лодочки голых ступней (сидела она по-турецки) белели на фоне пурпурной ткани. Мне почему-то казалось прежде, что у ней не прикрыта грудь. Но нет, на груди был повязан платок, и бюстгальтер был нужен разве лишь гарпиям кресла.

Джентльмен осклабился.

– Глэдис права,- сказал он.
– Но это не я сочинил: я сделал вывод. Город самоубийц - удивительно броская тема. Рекламы ее подхватили, опошлили и ославили. Но вот парадокс и факт: к нам едут все меньше и меньше. И едут, гм, совсем не за тем, за чем надо. Вот вы, - повернулся он вдруг ко мне.
–

Вы приехали, сударь, чтобы расстаться здесь с жизнью? Нет? Он строго свел брови.

– Нет.
– Я слегка поклонился, сделав вперед шаг.
– Я надеюсь, что здесь...

– Вы видите!
– Пьер вскинул руку, словно конферансье на сцене.
– Он надеется! Браво! Мы тоже надеемся. Мы вечно полны надежд. Мы питали надежду, что людям будет приятно кончать с собой здесь, без помех, не мешая другим. Безумие. Мы забыли про эгоизм. Но в нашем мире это - условие смерти так же, как жизни. Никто ничего не делает даром, просто так. И хорошо. Иначе бы мир сломался. Довольно взглянуть на обряд похорон.

– Смягчив ужас смерти, скрыв ее мрачный вид, венки умножают торжественность церемонии, - отчеканил карлик с серьезной миной. Глэдис прыснула. Пьер дернул плечом.

– Но ведь это ложь, - сказал он.
– это та ложь, которая нужна живым. А мертвый - вот психология смерти!
– он хочет правды. Он эгоист. Наш город действительно лишь венок. И он от него отказался...

Я с любопытством слушал этот спич в пользу мертвых. Карл, однако ж, прикрыл глаза и не спешил отвечать. Красный репс кресла оттенял белизну его щек. Они глубже еще ввалились, а челюсть, напротив, выступила углом. Он казался усталым.

– Не знаю, - медленно сказал он.
– Вы, Пьер, француз. И это все очень в духе французов. Они придумали академию, гильотину и сумасшедший дом. Они любят норму. Только Паскаль видел пропасти под ногами. Но и он сочинил арифмометр.

– Он был юн, - вставил Сульт.
– Потом он одумался.

– Вы о чем?
– удивился Пьер. Он застыл у стола, строго глядя на них.

– Он вам вышлет букет из алых и белых роз, - хихикнула Глэдис. Вздор, - Карл слегка улыбнулся.
– Хочу уточнить понятия. Смерть, эгоизм, статистика... Слишком уж просто. Город не дом. В нем не может быть все в порядке.

– Золотые слова, - буркнул Сульт. Он держал грушу в руке и с ней был похож на китайский кумир. Пьер кивнул.

– Вспомните, - продолжал Карл.
– Кий, Ромул, Кадм; Амфион, основатель Фив.

– Нижних, - уточнил опять Сульт.

– Ну да, Нижних... Разве их трогал успех? Или цель дела? Лира двигала камни, трубы крушили Иерихон. Но смысл событий был чужд умам - так же, как и теперь. Рабы стерегли амбары, чтоб соседи не скрали хлеб. Все прочее - миф, тлен, мечта. Феллахи работают, нам дана праздность. Возможно, Веблен не ошибся: культура - удел богачей. Но последнего слова нет, - он вздохнул и стал гладить пальцами груди гарпий.
– Новый Завет был уж стар, - сказал он, - когда Ниневия явила небу свое величье. Смелые мысли новы их провозвестникам - но уже были в веках, возможно, вчера. Ирония сфер: маятник ходит взад и вперед. Движенье бежит по кругу... Вы не знаете, Сульт, - он открыл глаза, - почему в пессимизме есть радость, чуждая энтузиастам?