Песочное время - рассказы, повести, пьесы
Шрифт:
Николинька кивнул. Он тоже подступил к зеркалу.
– Так вот. Он устраивал им фейерверк и купал в вине. А потом - раз сюда приехал с а м ... ну, тот, главный. Провел тут ночь и уехал. Но Берия после того их всех убил. Здесь же, в доме.
– Почему?
– спросил Николинька, вздрогнув.
– А потому, что не мог стерпеть, чтобы они были еще чьи-то, кроме него. Я это могу понять. Я б и не пикнула.
Она отдернула от стекла лоб и скользнула прочь. На зеркале сползся тусклый блик от ее кожи. Она уже была у окна - смотрела в сад.
Мрачно сопя, Николинька прошел к ней - взглянуть, на что она смотрит. Но сквозь тюль в окне не было видно ничего.
– Дверь у вас на ночь запирается?
– спросила Лика.
– Да. На ключ. И еще там решетка.
– Он подумал.
– Ее нельзя открыть без отца.
– Понятно.
Руки ее легли на бедра, она слегка вздернула край ночнушки вверх так, что вышло
– Ты что... э... э... хочешь раздеться?
– спросил Николинька робко.
– Куда уж; я и так без трусов, - сказала она с смешком, не оборачиваясь к нему.
– Теплая ночь. Жаль, что нельзя в сад выйти. И жалко, что нет луны.
– В сад, в сад, - повторил он, морща лоб.
– В сад выйти можно, объявил он так, будто это само только что пришло ему в голову.
– Нужно для этого выдернуть винт из той рамы.
Он отвел край шторы. Лика отступила, и, встав на цыпочки, он потянулся мимо нее вверх - всем телом и рукой. Его роста как раз хватило на то, чтобы достать до перекладины над фрамугой.
– Он... э... э... он тугой, - выговорил он спустя минуту сдавленно. Плохо лезет...
– Брось. Будем тут сидеть, - сказала Лика. Она, однако ж, с любопытством разглядывала вытянувшегося и повисшего почти над ней Николиньку.
– Слушай, - спросила она, подняв лямку и опять ее завязав, - а ты и правда понимаешь в математике?
– Еще в физике, - с готовностью кивнул он. Винт он оставил в покое.
– А сказки любишь?
– Какие?
– Ну, какие-нибудь. Андерсена. Или Тика.
– Нет, не очень.
– Он оживился.
– Вот, я могу вам показать, какие я книжки люблю. Хотите? Хотите?
– Он затоптался перед ней.
– Опять на вы. Я хочу, чтоб ты говорил мне ты. А книжки тоже хочу. Они где? Там?
– она ткнула вверх.
– Нет, там тоже, но там другие. Главные здесь. Рядом. Пойдем, - заспешил он.
– Ну, пойдем.
Они прошли через кухню, мимо ванной, где сверчок сразу стих от их шагов, и оказались в тесной квадратной комнате, обшитой деревом наподобье веранды и почему-то с морским кругом на стене. Из-за круга и еще двухъярусной койки в углу отец называл комнату "субмариной". Ее использовали как кабинет. Тут был стеллаж с стопкой старых газет (рассованных вообще по всему дому), телефон, а также несколько полок с книгами. Рабочее кресло и стол занимали главную часть места.
– Да, а спички? Спички-то? у вас... у тебя с собой?
– спросил Николинька беспокойно.
– С собой, с собой.
Бок коробка пустил дым, комната зашаталась от всполошившейся тени.
– О, да тут и свеча есть, - сказала Лика.
– Правда, дурацкая...
Она выкатила на стол зеленый шар с фитилем, до тех пор погрязавший в вазе, и зажгла его. Шар загорелся с заминкой. Николинька меж тем был уже возле полок.
– Вот это тут по квантовой механике, - говорил он, тыча пальцем в стекло и извинительно улыбаясь.
– Это, конечно, все популярные, да, все, но я - я - я недавно еще думал, что популярные книжки тоже важно читать. Недавно!
– повторил он с значением.
– А теперь - ну, теперь-то я так не думаю. Я теперь думаю так, что...
– Он хотел рассказать ей про Пригожина и принцип нестабильности, который только что изучил.
– Слушай, - сказала Лика, - мне как-то зябко... после зала.
Она села в кресло с ногами, натянув ночнушку себе на колени. Николинька в затруднении повертел головой. Ему наоборот было жарко и хотелось говорить.
– Скажи, - спросила она.
– А ты знаешь, что такое дом терпимости?
Он засопел удивленно, с видимой неохотой отходя мыслью от книг.
– Терпимости, терпимости, - повторил он.
– Нет. Там что-то терпят?
Она кивнула.
– Там продают девочек - на время. И они терпят, когда их любят. Как видно, он такой возможности не ждал.
– А... зачем?
– спросил он, нахмурясь.
– Потому что нельзя же всех их заставить. Некоторых нужно купить. Деньги - одна из сил. Впрочем, конечно, кровь надежней...
– Она перебила себя.
– А у твоего отца есть подружка?
– Есть, - он стесненно кашлянул.
– Ах вот как! я не знала. Она красивая?
– Кажется... кажется, да.
– А тебе какие нравятся?
– То есть как?
– Ну - темные, белобрысые, рыжие? Или какие?
Он еще больше смутился. Она усмехнулась.
– Ладно, не буду. А сколько ей лет?
– Кому?
– Подружке твоего папы.
– Двадцать два, - ответил он тотчас.
– И шесть месяцев.
То, что касалось цифр, он знал все в их доме.
– Ага. А мне шестнадцать. И девять месяцев.
– Она чему-то рассмеялась. Потом вздохнула.
– Жаль, что
– Она примолкла, но тотчас хлопнула ладошкой об стол.
– Ну ладно, все. Слушай. Я тебе буду сказку рассказывать.
Поняв, что книг ей показать не удастся, Николинька с сожалением отошел прочь от шкафов и сел на койку в углу. Свечка коптила, пуская грязные капли по зеленым бокам.
– Так вот, сказка, - сказала Лика.
– Есть сказка про то, какую песню поет паук своим мухам. Но...
– она помедлила.
– Это страшная сказка. Я тебе лучше расскажу другую - про сверчка и цветы. Только ты внимательно слушай. И не усни - договорились? Так вот. В одном саду росло девять цветов. Они вместе были, как радуга. Их звали...
– Лика вдруг завела глаза и стала быстро, шепотом бормотать: - Асанда, Гисанда, Люмина, Кларина, Изильда, Лорена, Сонора, Солита и Нико. Они были все сестры, объяснила она.
– И в этом саду жил сверчок. Он был их кузен - двоюродный братец. Он всех их любил. Днем он старался не петь, чтоб его не поймали мальчишки, а когда наступала ночь, он выходил на лужайку к цветам и принимался наигрывать на своей свирели. А в доме жил одинокий садовник это он-то и вырастил те цветы, поливал их и холил изо дня в день. Но вот однажды к вечеру на западе собралась гроза. Солнце кануло в ней. По небу летели огромные тучи, и гром гремел так, будто где-то в горах случился обвал. Ветер качал кусты и деревья, а дождь налил лужи по всему саду. Но цветы ничего этого не боялись, так как у них были крепкие стебли и корни глубоко в земле. Боялся один сверчок. Но он спрятался под крыльцо, а потом, когда дождевые ручьи доползли и туда, а дождевые черви завели там танцы, залез в дом к садовнику. Тут он обсох и согрелся и уже совсем было думал запеть, как вдруг в дверь постучали. Гроза как раз разразилась в полную силу. Садовник тотчас открыл, ибо был человек добрый и набожный. Открыл - и отпрянул в испуге, такая прекрасная девушка вошла к нему в дом. Она не сказала ему, кто она и откуда. Но так как бедняжка промокла, то он тотчас принес ей сухое платье, усадил к огню, накормил, а ночью уложил спать на перину под теплое одеяло. И, конечно, не мог налюбоваться своей гостьей. Он так ее полюбил, что наутро, когда солнце блеснуло и она собралась уходить, встал перед ней на колени и предложил ей руку и сердце. Но она в ответ лишь качала своей милой головкой и улыбалась ему. "Что же мне сделать, чтоб ты осталась со - воскликнул тогда садовник в отчаянии. "Только одно, - сказала она. А голос у нее был нежен, как полевой колокольчик.
– Исполни это, и я стану твоей." - " Но что же я должен исполнить?" - " В твоем саду, я знаю, растут прекрасные цветы. Срежь их и свей для меня венок. Этот венок будет свадебный дар. В нем я стану твоей невестой". Садовник опечалился. Ибо он очень любил цветы, и ему жаль было их резать. Он замолчал, опустил глаза, а когда опять поднял их, девушки уже не было. Сверчок, который все слышал (так как провел всю ночь в доме), поспешил в сад и рассказал цветам о том, что случилось. Долго молчали в ответ цветы. Наконец, самая старшая, Асанда, сказала: "Вот уже август, и мы скоро завянем. Но это не страшно, ведь мы не цветы, а феи. Осенью мы уйдем туда, откуда пришли весной. Но мы отплатим нашему доброму хозяину за все, что он для нас сделал". И так и случилось. Садовник вдруг стал богат, знаменит как ученый и как поэт и написал много прекрасных и умных книжек. Ибо фея удачи и фея славы, фея молодости и фея силы, фея поэзии и фея знаний - все были с ним. Только их нельзя было видеть. Одна лишь младшая - Нико, фея женских сердец, ничем не могла помочь ему. Ибо он любил ту чудесную незнакомку, а та была злой волшебницей Эритой, и Нико была не в силах смягчить ее черствое сердце. Любовь мучила бывшего садовника все сильней и сильней. Прекрасная незнакомка не уходила из его души, и даже Солита, фея забвения, была тут бессильна. Сердце его разбилось, и настал день, когда он сам захотел уйти навек из своего прекрасного сада. Тогда Сонора, фея смерти, освободила его от уз, и две птицы спустились за ним из выси. У одной были перья железные, а у другой золотые, и они понесли садовника вверх, в ту тьму, которая соткана из света. Все девять фей горько плакали, а потом решили отомстить злой Эрите, хозяйке человеческих тел. И они забрали у ней то, чем приворожила она когда-то ночью садовника: ее красоту. И она стала безобразна, как ее сердце. С тех пор, в отместку, она ищет людей таких же злых, как она, и делает их пр екрасными на вид. Но их легко распознать, ибо феи не любят их и не дарят им своих подарков. А красоту Эриты они хранят у себя. Их верный братец сверчок поет по ночам под окнами у людей и дает феям знать, кого из них любят и чтут люди. За это феи шлют людям дары. И если сверчок их попросит, они могут дать - на время - и красоту Эриты: тем, кто любит их всех - так, как любил садовник. Но это редко бывает.