Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Постнов Олег Георгиевич

– Только посмей еще раз, - начала она грозно, - сказать мне когда-нибудь вы, паршивец! Я тебя на год старше и в матери тебе не гожусь. Эй, чего испугался?
– (Николинька трепетал).
– Это же я, Лика. Ты что, совсем меня позабыл?

Это уже было ничуть не страшно, а вполне дружелюбно и мило.

– Нет, я помню, - сказал он неловко.

– Врешь. А как мы в "домики" играли? Нас еще папа гонял - забыл?

Николинька опять во весь рот улыбнулся.

– Ага! это помнишь. И то хорошо.
– Лика прошлась по комнате, но тут же вернулась к столу.
– Свечка какая-то...

пизанская. Сейчас ляпнется, эх... У тебя нет тут часом подсвечника? Или блюдца, а?

– Блюдце, да, есть, сейчас, я достану, - Николинька стал выбираться вон из постели.

– Ого!
– удивилась Лика, рассматривая его широкую жирную грудь и жирные ноги (он спал без майки, в трусах).
– Точный медведь.

Он опять застеснялся. Вопреки своей силе он держал под подозрением свою плоть. Она казалась ему порочной, логически несовершенной (в логике он знал толк). Его желания - самые мирные, скажем, куда-либо сесть или пойти, - выполнялись ею всегда на свой лад, довольно небрежно. Ему приходилось смирять ее. В ней к тому же, он знал, жила еще своя воля, как правило, злая: что-нибудь сдвинуть, разбить. Он ее тоже сдерживал, как умел.

На сей раз, впрочем, все прошло гладко. Комод - гулкий и тряский (пустой), обнаружил на дне ящика пачку газет, а под ними, действительно, блюдце. В него раньше сыпали нафталин. Николинька вынул его оттуда и стер пыль.

– Отлично, - сказала Лика. Она опрокинула на бок свечу, испачкав край копотью, потом закрепила ее и вдруг обернулась.
– Постой, - сказала она, - ты, может быть, спать хочешь? Ты скажи.

Он в это время как раз взял со стула рубашку, закинул за спину воротник и, тыча кулаком, искал рукав. В спальне, впрочем, было тепло: южной неги хватало на ночь.

– Нет, я не хочу, - сказал он.
– Я предпочитаю не спать.

– Ах, предпочитаешь!
– она расхохоталась.
– Хорошо же. Мы тогда прошепчемся до утра. Ну? Как ты живешь?
– Она села на край кушетки и закинула ногу на ногу, обхватив рукой голое коленце.
– Рассказывай, - велела она.

Он в затруднении замер - прямо посреди спальни.

– Ну и ладно, - кивнула Лика.
– Я и так знаю.

– Откуда?

– А вот. Я только одно не пойму, - она ткнула пальцем в сторону тумбочки, - как ты спишь при таких часах?

На тумбочке, точно, стоял исполинский будильник, собранный как-то Николинькой из часового конструктора. Корпус просвечивал, давая видеть весь механизм. Тикал будильник действительно громко.

Николинька пожал плечом.

– Я наверно привык, - сказал он.

– Да? Гм. А мне мешало. И к тому же жара. Я вообще часы не люблю, призналась Лика.
– Особенно электронные. Но главное то, что они врут.

– Кто, часы?
– удивился Николинька.
– Эти нет. То есть чуть-чуть. А как раз электронные можно выставить так, что они совпадут с эталоном до долей секунды.

– Ты не понял, - Лика поморщилась.
– Не в этом дело. Они не так врут. Они врут о времени, понимаешь? В целом.

– Как это - о времени?

– Вот так. Они его представляют, словно машину. А время - ничуть не машина, оно везде разное, и у всех. Для него нету правил... Ну да это все вздор. Мне просто смешно глядеть,

как все верят часам. А ведь у каждого свой час, и выставлен он совсем не по эталону. Вот у меня, например: нынче ночь. Но не для сна. Значит, это вовсе не ночь, правильно? Это темный день с черным небом. А в детстве было совсем другое. Мне казалось, что время - как паутина, во все стороны, словно сеть. Но я про это потом расскажу. Потому что... О!
– Она вдруг схватилась за сумочку.
– У меня же есть карты. Я тебе сейчас погадаю... Где они?
– Чемодан упал, сумка плюхнулась на подушку.
– А, вот. Тебе кто-нибудь гадал раньше? Нет?

Николинька с сомнением глядел на нее.

– Разве это бывает нужно?
– спросил он затем.

– Как так?

– Это ведь принцип случайных чисел. По ним нельзя ничего узнать.

Брови ее скакнули вверх.

– Да ну?
– Она щелкнула языком.
– Э, да ведь папа говорил мне, что ты теперь вундеркинд. Вот оно что! А не похож.

– Нет, нет, какой я вундеркинд... Нет, - он даже зарделся.

– Верно. Никакой не вундеркинд, а медведь. Надевай рубаху, иди сюда, сядь тут и гляди. Увидим, что тебе выпадет.
– Она стасовала колоду. Подушку подвинь. Так. А теперь... Ну-у-у!..
– протянула она разочарованно, рассматривая расклад.
– Все дамы ушли. Только пиковая и с ней десятка. И то спасибо. А! ну это просто тебе везет. Со мной. Это конечно. Все чушь!
– Она быстро смешала карты.
– Ни дороги, ни ран, ни любви, ни хлопот. Одно письмо с тайной. Что же ты, милый? Совсем не живой, а?

– Я очень живой, - не согласился Николинька.

– Да? Увидим.
– Она спрятала карты.
– Что ты умеешь делать?
– Тон ее был строг.

– Как? В каком смысле?
– Он опять струхнул.

– Ну: рисовать. Или петь. Или ос ловить. Вообще: что?

Он молчал. Он смутно представил себе, как бы он ловил ос.

– То-то, - сказала Лика.
– Ну а стихи?

– Что - стихи?

– Стихи ты писал когда-нибудь?

– Нет...
– Он мотнул головой.

– А никому не расскажешь?

– Что, что? Что не расскажу?
– он уже волновался и заерзал на месте.

– То, что я покажу сейчас.

– Нет. Не расскажу. То есть я никому ничего не рассказываю, вообще, никогда, а стихи не писал потому, что не пробовал, и я думаю поэтому, что не умею, - выпалил он одним махом. Потом глотнул и перевел дух.

– Ясно, - сказала Лика.
– Но все-таки поклянись. Клясться-то ты умеешь?

– Нет. Никогда не...

– ...пробовал, да? Сейчас попробуешь. Стань на колени.

Он неуверенно улыбнулся.

– На колени? зачем? Зачем вставать?
– спросил он.

– Ну ты зануда!
– Лика возмутилась.
– Чтобы клясться, зачем еще!

Было похоже, она не шутит. Он сполз с кушетки, задрав простыню, и встал на пол возле нее, расставив колени почему-то как мог широко. Странно, но от этого вид его стал почти грозен, улыбка исчезла, и он глядел вверх исподлобья. Смущение перешло в нем грань, за которой он чувствовал скорее досаду. Лика была довольна.
– Вот так, - сказала она.
– Бедный рыцарь. Теперь повторяй: "Клянусь звездою и змеею..." Ну?