Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Постнов Олег Георгиевич

Г о ф м а н. Конечно.

П р и н ц кивает. Пауза.

П р и н ц (внезапно). Скажи, Вильгельм: зачем ты стал Амадеем?

Г о ф м а н. Но ведь ты сам был раньше Пий.

П р и н ц. Да, но Вильгельм - имя моего отца. Ты не хотел быть его тезкой?

Г о ф м а н. Признаться, я не думал тогда о нем. У меня это крестное имя.

П р и н ц (с легкой иронией). Теперь твой тезка Моцарт. Ну да. Ведь для тебя музыка - святыня, не так ли?

Г о ф м а н (пожав плечом). Может быть. Я себя не считаю любителем

искусств.

П р и н ц (решительно). Хорошо. Я буду звать тебя Эрнст.

Г о ф м а н. Собственно, ты всегда меня так звал.

Входит Ш у л ь ц с подносом. П р и н ц ставит свой стакан рядом с подсвечником и придвигает к себе какое-то дело. Листает его. Г о ф м а н пьет пунш. Ш у л ь ц стоит у двери.

П р и н ц (держа перед глазами бумагу). Я просил Шульца навести о тебе справки. Посмотрим, все ли тут верно.

Г о ф м а н. К чему это?

П р и н ц (не отвечая). Ты получил чин асессора и сдал экзамен на звание референдария еще... ого! В девяносто восьмом году.

Г о ф м а н. Это был трудный экзамен.

П р и н ц. Что ж, значит, ты хороший юрист.

Г о ф м а н. В прошлом.

П р и н ц (соглашаясь). В прошлом. В прошлом ты также был следователем судебной палаты и этим же занимался в Берлине, где служил в государственном суде.

Г о ф м а н. Не пойму, к чему ты клонишь. Эти новости двадцатилетней давности интересны только специалисту.

П р и н ц ( невинно). Что ж, пожалуй, я твой первый биограф. Или ты против?

Г о ф м а н. Нет, отчего же.

П р и н ц. Тогда продолжим. (Читает глазами.) Однако... однако в Варшаве ты не ужился с начальством.

Г о ф м а н. Это оно не ужилось со мной.

П р и н ц (морщась). Ты всерьез так думаешь?.. (Не дожидаясь ответа.) Впрочем, карикатура, даже обидная, это пустяк, если рисует мастер, а его жертва - прусский чиновник. Тебя выслали в Плоцк. Там ты занимался музыкой.

Г о ф м а н. Ею я занимался везде.

П р и н ц (бормочет про себя). Ну, дальше Бамберг, так, это ясно, так, снова Берлин, "Кавалер Глюк"... А вот мы уже и знаменитость. (Откладывает дело, смотрит на Гофмана.) Ну? Что же дальше?

Г о ф м а н. Что ты имеешь в виду?

П р и н ц. Шульц! выйди.

Ш у л ь ц выходит.

(с расстановкой.) То, что ты нищ, велик, признан и неприкаян. Я думаю, что с тобой делать.

Г о ф м а н (просто). Дай мне денег.

П р и н ц. Сколько?

Г о ф м а н ( смеясь). Не знаю! Назначь пенсию, или...

П р и н ц. Или что?

Г о ф м а н. Или оклад.

П р и н ц. За что? Что ты будешь делать?

Г о ф м а н. Разумеется, то, что хочу.

П р и н ц. С какой стати?

Г о ф м а н. Очень просто. Музыка не приносит пользу; ты можешь мне поверить как старому капельмейстеру. Литература тоже не приносит пользу. Карикатура приносит вред. Искусство в целом приносит вред - конечно, не

лицам, а государству. Потому государство его боится и правильно делает. Оно должно платить за свой страх. Ведь вот ты даже не спросил меня, что именно я хочу предпринять на твои деньги. Ты это знаешь и так. Ибо искусство всегда - тайно или явно - есть подрыв основ.

П р и н ц (улыбаясь). За что же тут платить?

Г о ф м а н. За то, чтобы они подрывались любя. Иначе это делается с грязью и кровью.

П р и н ц. Весомый довод.

Г о ф м а н. У тебя есть возражения?

П р и н ц. Только одно: у меня очень мало денег.

Г о ф м а н разводит руками с шутливым отчаянием.

Я не шучу. Раз уж речь зашла о государстве, заметь себе: государство - это мой кошелек. Его слишком просто выронить из кармана. Весь двор держится им. (Вскакивает, в волнении ходит по кабинету.) Суди сам, Эрнст. Никаких прав на землю у меня нет. Я такой же подданный герцога Микаэля, как и любой придворный. Они служат мне в силу привычки, из спеси и потому, что я плачу им. Разорись я завтра - Шульц, Форш, все - сбегут и даже кланяться не станут при встрече. Шарлотта...

Г о ф м а н (быстро). Жена Цезаря вне подозрений.

П р и н ц. Я это и хотел сказать. Она одна, на кого я могу положиться. (Успокоившись.) Одним словом, средств на подкуп злых сил у меня нет. Едва хватает на поддержку добрых.

Г о ф м а н. Что ты называешь добром?

П р и н ц. То же, что ты, но в другом смысле.

Г о ф м а н. А все же.

П р и н ц. Тебе ведь хватило ума понять, что ты хочешь есть чужой хлеб.

Г о ф м а н. Пожалуй.

П р и н ц. Я тоже не лгу себе и знаю, что хочу подчинить себе чужие воли.

Г о ф м а н. Другими словами, ты тиран.

П р и н ц. Да, как ты - паразит.

Г о ф м а н. Впрочем, с чужим хлебом у меня что-то не ладится.

П р и н ц. У меня тоже есть сложности. Как раз их я хотел с тобой обсудить.

Г о ф м а н. Ты думаешь, я могу быть тебе полезен?

П р и н ц. Увидим. (В раздумье глядит на него.) Вообще-то меня беспокоит Шульц.

Г о ф м а н (подняв брови). Шульц?

П р и н ц. Да. Ты заметил, с какой неохотой он выполняет приказы? (Повысив голос.) Шульц, войди!

Входит Ш у л ь ц.

Сними нагар с свечей.

Ш у л ь ц снимает.

(Гофману.) А ведь я столько сил и денег истратил... Шульц, выйди!

Ш у л ь ц выходит.

...истратил на то, чтобы сделать его покорным. Он мягкотел, безволен, он в сущности глуп, и, однако, мне не удается сломить его - вернее, его косность. Он, видите ли, привык к свободе - в том разъезжем балагане, где раньше играл.

Г о ф м а н. Позволь. А ты уверен, что он не подслушивает?

П р и н ц. Уверен. Я ему запретил... Так вот, Шульц - это мелочь, общий случай. Куда хуже первый министр.