Песочные часы
Шрифт:
Не удалось установить, кого и почему добивали или убивали этим ножом. В Кампучии очень мало таких вещей, которые можно выяснить до конца.
CLXII. Никак нельзя привыкнуть к пустоте и тишине этого города. Безлюдные улицы, на которые надвигались вечерние тени, были похожи на театральные кулисы, стулья на тротуарах приобретали устрашающий вид затопленных морем замковых развалин, мертвые окна и двери лавок напоминали врата ада. За пробегавшими крысами тянулись тонкие острые полоски, как в яванском театре теней. Начинали летать черные нетопыри, огромные и ленивые ночные бабочки с зеленоватым брюшком. Высоко, над верхними
CLXIII. Потом вдруг воцарилась тишина. Наши группы были по горло сыты трупным запахом, зноем, армейским супом, капризами нашего «Изусу». Неофициально нам сообщили, что через два или три дня, в зависимости от того, насколько безопасной будет обстановка, состоится поездка в Сиемреап. Это был достаточный повод для того, чтобы вернуться во Вьетнам, принять ванну, посетить «Рекс» и ждать, что бог пошлет.
Я подошел к начальнику охраны и беззаботным, но решительным тоном заявил, что остаюсь в Пномпене. Мне были достаточно известны местные обычаи, чтобы выдержать первую четверть часа категорических отказов и абсолютно неопровержимых аргументов. Надо попросту все это выслушать, а потом начать сначала.
Нас осталось только четверо: Андрей с оператором, Герхард и я. Они втроем жили в другом, западном крыле. Мне достался тот же самый четырнадцатый номер, где был убит Колдуэлл. И все восточное крыло: 38 комнат.
Я не собирался выезжать надолго. На мне была только одна рубашка, успевшая затвердеть от грязи и пота. Кончались запас сигарет и газ в зажигалке. Я не захватил кофе, без которого не умею просыпаться.
Внезапно наступили сумерки. После ужина в ресторане — суп из овощей с кусочками сушеного мяса, соевыми макаронами и ломтиками сырого лука — мы собрались в запыленной гостиной на первом этаже, среди аляповатых резных оленей, выщербленных нимф и амфор с трещинами.
Я разлил «луа мой» по чашкам с надписью «made in Japan». Герхард извлек остатки своего запаса салями. Андрей ни с того ни с сего обратился ко мне по-польски: «Nie bad'z pan takim cholernym angielskim snobem» [69] . Почему английским? Я безуспешно пытался узнать у Андрея, где он выучил эту фразу. В ответ он рассказал по-вьетнамски какой-то анекдот.
Поступило предложение сыграть в белотку.
Герхард и я не играли в белотку.
Андрей перетасовал карты и предложил покер. Герхард не играл в покер. Как и во все прочие карточные игры.
69
Не будьте таким чертовым английским снобом (польск.)
В гостиной воцарилось молчание. Сквозь открытые окна шел горячий трепещущий воздух. Мне все время казалось, что ночью здесь еще жарче, чем днем. Издалека доносились отзвуки одиночных выстрелов и надрывный крик цикад.
Выпили еще по чашке водки. Было около девяти. В такую жару нечего и думать о том, чтобы уснуть в девять. Вышли во двор отеля, но молодой солдат охраны начал размахивать пистолетом: «Нельзя. Вредные элементы пиф-паф». Действительно, бархатно-черная стена за оградой вокруг отеля выглядела мрачно и коварно.
Я взялся изложить правила игры в канасту. Но Герхард не отличал короля от валета. А втроем в канасту играть трудно.
Я спросил, слушал ли кто-нибудь радио и известно ли, что произошло в мире. Что в Иране? Когда подпишут ОСВ-2?
Никто ничего не знал, и никто не рвался дискутировать на международные темы, а также насчет Хомейни. Кроме Герхарда, который готов был дискутировать обо всем.
Потом трое славян спели одну одесскую балладу и грустную песню про атамана Махно. Герхард потребовал, чтобы ему перевели слова, так как песня ему очень понравилась, и добросовестно записал их в блокнот. «Пуля» — ein Geschoss. «С нашим атаманом» — mit unserer Ataman. Was heisst ein Ataman? Ein kozakischer Kriegsherr, сказал я, не будучи, как всегда, уверен, правильно ли выбраны немецкие падежи и окончания.
So was, удивился Герхард.
Le kommandant des Cosaques, дополнил Андрей и разлил по чашкам «луа мой».
Герхард спросил: атаман — это высший чин в казачьих войсках?
О нет, ответил я. Есть еще Oberataman.
So was. Любопытно.
Мы сидели в горячей черной пустыне, окутанные безбрежной ночью, охраняемые одним лишь молодым парнем, безоружные и так далеко от своих стран, как если бы судьба занесла нас на Луну или бросила посреди океана. Невообразимая скука, мучительная, неодолимая, хуже, чем болезнь, обессилила нас, будто наркотик.
Сквозь открытую дверь в холл проник большой зеленый геккон, сантиметров сорока длиною. Розовый беспокойный язык сверкал у него в горле, как неоновая реклама. Маленькие черные глазки утомленно глядели на нас.
Ишь, какая дрянь, сонно произнес оператор, но не двинулся, чтобы прогнать ящерицу.
В тридцать пять минут десятого в отеле погас свет.
CLXIV. Впотьмах я вскарабкался на второй этаж по той самой скрипучей деревянной лестнице, по которой шесть недель назад поднялся неизвестный убийца Колдуэлла. У меня возникло вдруг бессмысленное теперь сожаление, что я никогда не был знаком с этим англичанином. Не знаю даже, как он выглядел. Вот, подумал я, был бы хороший собеседник в дискуссии, перед тем как лечь спать.
Прижимаясь к стене коридора, я отсчитал на ощупь три двери. Слабое пламя зажигалки осветило кровавое пятно, цифру «14» на рассохшейся двери и разболтанную дверную ручку, которая не запирала.
Климатическое устройство уже не работало. Мне пришлось открыть окна настежь, но я тут же задернул толстые запыленные шторы: за окном было полно обалделых летучих мышей. Дверь изнутри не закрывалась, я придвинул кресло и, немного подумав, поставил на него небольшую табуретку. Из ванной доносился сладковатый запах, подобный тому, который исходит от разлагающегося трупа. Я приоткрыл дверь. Язычок пламени осветил плотное, колышущееся скопище тараканов, ящериц и пауков, которые толкались вокруг заткнутого умывальника. Мне приходилось экономить остатки газа в зажигалке: попытка раздобыть коробку спичек была заранее обречена на неудачу.
Я не взял с собой ни книжки, ни журнала. Впрочем, читать в темноте все равно было невозможно. Я не мог ничего записать в путевой дневник. Сон представлялся далеким, как мечта.
Я отряхнул москитную сетку, прогнал с простыни ящериц, посветив себе слабнущим огоньком зажигалки. Потом забрался под сетку и начал мысленно сочинять корреспонденцию для своего агентства, заучивая наизусть одну фразу за другой. Это проверенное средство от бессонницы. Замысел книги о Кампучии показался мне до такой степени нереальным, что стало стыдно за написанные уже странички.