Пьесы
Шрифт:
Ш а м а н. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.
Г р и г о р и й. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.
Шаман наливает. Г р и г о р и й пьет, уходит.
С т а р и к и у костра.
М а т в е й. Ты ловко плел свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!
Ш а м а н. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.
М а т в е й. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.
Е ф и м (усмехнувшись). Я тоже говорил
М а т в е й. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твое стадо…
Е ф и м. Агитатка замахнулась на мою собственность.
М а т в е й. Не забывай: треть оленей была моя.
Е ф и м. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.
М а т в е й. И ты мыл.
Е ф и м. Ел пищу, приготовленную ее руками.
М а т в е й. И ты ел.
Е ф и м. Желал ее. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.
М а т в е й. Лжешь, пес!
Е ф и м. От пса слышу.
В школе.
Снова звучит тема «Песни Сольвейг». М а ш а сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.
М а ш а (тихо). «Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идет с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала — победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да, быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье — свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу ее спеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни… Песен и так достаточно… И лучшая из них — «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И все же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать ее вместе. Я здесь, ты там… Я вижу, ты достаешь из сундука детские мои локоны, ведь ты все еще бережешь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный…»
В
Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.
Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.
Г р и г о р и й (пьян и потому развязен). Прошел через стену.
М а ш а. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?
Г р и г о р и й. Только чаю? Э-то мало. (Смеется.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.
М а ш а (тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признается: «Я тебя люблю».
Г р и г о р и й. Я пришел. И я говорю: люблю. Тут вот костер горит. (Стукнул себя по груди.) Жжет шибко.
М а ш а. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.
Г р и г о р и й. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.
М а ш а. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.
Г р и г о р и й. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.
М а ш а. Допустим. Но ведь ты женат.
Г р и г о р и й. Это легко уладить. Убью Анфиску — буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.
М а ш а. Анфиса — красивая женщина. И совсем еще молодая.
Г р и г о р и й. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.
М а ш а. Но ты мне не подходишь, Григорий.
Г р и г о р и й. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)
Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит ее из школы. Мелодия, все время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул «Э, мой Мирцэ! Жи-вем!»
В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.
А н ф и с а у себя примеряет Машины косы. Ее черные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И тем не менее в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.
Входит Ш а м а н.
Ш а м а н. Тоскуешь, Анфиса?
А н ф и с а. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.
Ш а м а н. А он и не смотрит на тебя.
А н ф и с а (сокрушенно). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу ее!
Ш а м а н. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)
А н ф и с а. Григорий — пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.
Ш а м а н. Сама думай. Бабий век доживаешь.
А н ф и с а. Не думается мне. В голове такой буран… темно и больно. И — тут больно. (Тронула грудь.)
Ш а м а н. Одурманила вас агитатка. А все оттого, что слушать меня перестали. Я разве зла вам желал? Вы дети мои неразумные.
А н ф и с а. Говори, Ефим, говори. Я дикая сейчас, как важенка, которую оводы жалят. У меня внутри оводы.
Ш а м а н (ехидно посмеиваясь). Григорий-то… видела? У агитатки ночевал. Потом увез ее куда-то.