Пьесы
Шрифт:
Уй-о! Уй-о!
Пришли идолы с ледяными глазами. Они из мрака пришли, пока дремали мои люди. Они отвергают веру. Они все отвергают.
Уй-о! Уй-о!
Великий Нум! Дай мне силу! Великий Нум! Дай мне разум! Чтоб сила и разум были сильнее, чем у идолов с ледяными глазами.
Уй-о! Уй-о!
Я их одолею. Я спасу людей от безверия. Я спасу моих людей…
Далее слова его становятся бессвязными, все чаще слышится «Уй-о! Уй-о!». Шаман кружится все быстрее, все яростнее колотит в бубен.
Л ю д и
А там, у огня, беснуется плоть. Женщина беснуется. Рычит бубен. Огонь пожирает школу. Из темноты появляется М а т в е й. Увидев горящую школу, кидается внутрь.
А н ф и с а (тянет к нему руки). О Матвейка! Мой Матвейка! Никому не отдам!
Г о л о с М а т в е я (из школы). Марья Васильевна! Белочка! Марья Васильевна! Белочка! (Вскоре он выходит оттуда, в руках патефон.)
Безучастные люди толпятся подле Шамана, закончившего свое камлание.
М а т в е й (Анфисе). Где Маша?
А н ф и с а (торжествующе). Мой! Так духи сказали.
М а т в е й (спрашивает первого попавшего под руку. Тот дергается на земле). Маша где? (Другого спрашивает, третьего.)
Ш а м а н (в последний раз ударив в бубен). Уй-о! Растают идолы с ледяными глазами! Уй-о! Верьте мне, люди!
М а т в е й (хватает Шамана за горло). Где Маша?
Шаман, отдавший все силы камланию, рухнул наземь, даже не пытаясь сопротивляться. Люди, напуганные тем, что Матвей покусился на святого человека, недовольно ворчат. Впрочем, многие в таком же исступлении, как и их вождь. Одурели от слов.
С т а р и к и у костра. Костер догорает.
Пламя над школой все сильней. В дальнем чуме раздался крик. Молчание. Потом плач. Новый человек родился — его крестили огнем.
Е ф и м (у костра). Катерина-то парня родила. Я не обманул тогда: она родила парня.
Шаман поднимается и вешает себе на обруч бубенчик.
М а т в е й (подбегая к старикам). Спасите Машу! Спасите мне Машу!
Е ф и м (у костра). Э, парень, это ты должен был спасать! За
Кричит ребенок.
М а т в е й (у костра). Ответ — только слова. Только слова. А время — жизнь, жизнь… проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.
Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеется.
Среди хаоса звуков, криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия — «Песня Сольвейг».
З а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
С т а р и к и у костра.
М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.
Е ф и м. Как еще хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констатация факта.) А если б распознал, все по-другому могло обернуться.
М а т в е й. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.
Е ф и м. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, к примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.
М а т в е й. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.
Е ф и м. Как знать: я им или они мне.
М а т в е й. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дала.
Е ф и м. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.
М а т в е й (потрогав ружье). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год еще следовало посчитаться. Да закон тебя уберег.
Е ф и м. В тот год, в тот год… Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось…
М а т в е й. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!
Е ф и м. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году… как раз Петька Рочев приехал… а всем заворачивала твоя агитатка.
М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая.
Е ф и м. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костер разожги. Он и попался…
Г р и г о р и й, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костер.
М а ш а, связанная, сидит на нарте.
М а ш а (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!
Г р и г о р и й. Бояться девки! Ххэ! Кому говоришь?
М а ш а. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.