Петербург
Шрифт:
Ах ты Господи!
– "Стойте: мне, Александр Иванович, трудно с вами расстаться... Я вот только скажу вам еще...", - он взял его за руку и отвел к ближайшей витрине.
– "Мне открылось еще... Откровение это, что ли - там, над жестяночкой?.."
– "Слушайте, Николай Аполлонович, мне пора; и по вашему делу пора..."
– "Да, да, да: я сейчас... я секундочку, терцию..."
– "Ну - ну: слушаю..."
Николай Аполлонович обнаруживал теперь своим видом, ну, прямо-таки, вдохновение какое-то; с радости он, очевидно, забыл, что не все еще распуталось для него, и - что главное: жестянница еще тикала, преодолевая без устали двадцать четыре
– "Будто какое-то откровение, что я - рос; рос я, знаете ли, в неизмеримость, преодолевая пространства; уверяю вас, что то было реально: и со мною росли все предметы; и - комната, и - вид на Неву, и Петропавловский шпиц: все выростало,
росло - все; и уже приканчивался рост (просто расти было некуда, не во что); в этом же, что кончалось, в конце, в окончании, - там, казалось мне, было какое-то иное начало: законечное, что ли... Какое-то оно пренелепейшее, неприятнейшее и дичайшее - дичайшее, вот что - главное; дичайшее, может быть, потому, что у меня не имеется органа,
который бы умел осмысливать этот смысл, так сказать, законечный; в месте органов чувств ощущение было - "ноль" ощущением; а воспринималося нечто, что и не ноль, и не единица, а - менее чем единица. Вся нелепость была, может быть, только в том, что ощущение было - ощущением "ноль минус нечто", хоть пять, например".
– "Слушайте", - перебил Александр Иванович, - "вы скажите-ка лучше мне вот что: письмецо то вы чрез Варвару Евграфовну Соловьеву, небось, получили?.."
– "Письмо..."
– "Да не то, не записочку: письмо, шедшее чрез Варвару Евграфовну..."
– "Ах, про стихи эти с подписью "Пламенная Душа?""
– "Да уж я там не знаю: словом, шедшее чрез Варвару Евграфовну..."
– "Получил, получил... Нет - вот я говорю, что вот "ноль минус нечто"... Что это?"
Господи: все о том же!..
– "Почитали бы вы Апокалипсис..."
– "Я от вас и прежде слышал упрек, что Апокалипсис мне неизвестен; а теперь прочту - непременно прочту; теперь, когда вы меня успокоили относительно... всего этого, чувствую, как у меня пробуждается интерес к кругу вашего чтения; вот засяду, знаете, дома, буду пить бром и читать Апокалипсис; у меня громаднейший интерес: что-то осталось от ночи: все то да не то... Вот, например, посмотрите: витрина... А в витрине-то отражения: вот прошел господин в котелке - посмотрите... ухо-дат... Вот мы с вами, видите? И все - как-то странно..."
– "Как-то странно", - кивнул головой утвердительно Александр Иванович: Господи, да ведь по части "как странно" был он, кажется, специалист.
– "Или вот тоже: предметы... Черт их знает, что они на самом деле: то же все - да не то... Это я постиг на жестяннице: жестянница, как жестянница; и - нет, нет: не жестянница, а..."
– "Тсс!"
– "Жестянница ужасного содержания!"
– "А жестянницу вы скорее в Неву; и все - вдвинется; все вернется на место..."
– "Не вернется, не станет, не будет..."
Он тоскливо обвел мимо бегущие пары; он тоскливо вздохнул, потому что он знал: не вернется, не станет, не будет - никогда, никогда!
Александр Иванович удивлялся потоку болтливости, хлынувшему из уст Аблеухова; он, признаться, не знал, что ему с той болтливостью делать: успокаивать ли, поддерживать ли, наоборот - оборвать разговор (присутствие Аблеухова прямо его угнетало).
– "Это вам только, Николай Аполлонович, ощущения ваши кажутся странными; просто вы до сих пор сидели над Кантом в непроветренной комнате; налетел на вас шквал - вот и стали вы в себе замечать: вы прислушались к шквалу;
– "Где же, где?"
– "В беллетристике, в лирике, в психиатриях, в оккультических изысканиях".
Александр Иванович улыбнулся невольно такой вопиющей (с его точки зрения) безграмотности этого умственно развитого схоласта и, улыбнувшися, продолжал он серьезно:
– "Психиатр..."
– "Назовет..."
– "Да-да-да..."
– "Это все..."
– "Что "это все - то да не то?""
– "Ну, то да не то - зовите хоть так - для него обычнейшим термином: псевдогаллюцинацией..."
– "То есть родом символических ощущений, не соответствующих раздражению ощущения".
– "Ну так что ж: так сказать, это все равно, что ничего не сказать!.."
– "Да, вы правы..."
– "Нет, меня не удовлетворяет..."
– "Конечно: модернист назовет ощущение это - ощущением бездны, то есть символическому ощущению, не переживаемому обычно, будет он подыскивать соответственный образ".
– "Так ведь тут аллегория".
– "Не путайте аллегорию с символом: аллегория это символ, ставший ходячей словесностью; например, обычное понимание вашего "вне себя"; символ же есть самая апелляция к пережитому вами там - над жестянницей; приглашение что-либо искусственно пережить пережитое так... Но более соответственным термином будет термин иной: пульсация стихийного тела. Вы так именно пережили себя; под влиянием потрясения совершенно реально в вас дрогнуло стихийное тело, на мгновение отделилось, отлипло от тела физического, и вот вы пережили все то, что вы там пережили: затасканные словесные сочетания вроде "бездна - без дна" или "вне... себя" углубились, для вас стали жизненной правдою, символом; переживания своего стихийного тела, по учению иных мистических школ, превращают словесные смыслы и аллегории в смыслы реальные, в символы; так как этими символами изобилуют произведения мистиков, то теперь-то, после пережитого, я и советую вам этих мистиков почитать..."
– "Я сказал вам, что буду: и - буду..."
– "А по поводу бывшего с вами я могу лишь прибавить одно: этот род ощущений будет первым вашим переживаньем загробным, как о том повествует Платон, приводя в свидетельство заверенья бакхантов... Есть школы опыта, где ощущения эти вызывают сознательно - вы не верите?.. Есть: это я говорю вам уверенно, потому что единственный друг мой и близкий - там, в этих школах; школы опыта ваш кошмар претворяют работою в закономерность гармонии, изучая тут ритмы, движенья, пульсации и вводя всю трезвость сознания в ощущение расширения, например... Впрочем, что мы стоим: заболтались... Вам необходимо скорее домой, и... жестянницу в реку; и сидите, сидите: никуда - ни ногой (вероятно, за вами следят); так сидите уж дома, читайте себе Апокалипсис, пейте бром: вы ужасно измучились... Впрочем, лучше без брома: бром притупляет сознание; злоупотреблявшие бромом становятся неспособными ни на что... Ну, а мне пора в бегство, и - по вашему делу".
Пожав Аблеухову руку, Александр Иванович от него шмыгнул неожиданно в черный ток котелков, обернулся из этого тока и еще раз оттуда он выкрикнул:
– "А жестянницу - в реку!"
В плечи влипло его плечо: он стремительно был унесен безголовою многоножкою.
Николай Аполлонович вздрогнул: жизнь клокотала в жестяночке; часовой механизм действовал и сейчас; поскорее же к дому, скорее; вот сейчас наймет он извозчика; как вернется, засунет ее в боковой свой карман; и - в Неву ее!