Петербург
Шрифт:
С улицы покатились навстречу им черные гущи людские: многотысячные рои котелков вставали как волны. С улицы покатились навстречу им: лаковые цилиндры; поднимались из волн как пароходные трубы; с улицы запенилось в лица им: страусовое перо; блинообразная фуражка заулыбалась околышем; и были околыши: синие, желтые, красные.
Отовсюду выскакивал преназойливый нос.
Носы протекали во множестве: нос орлиный и нос петушиный; утиный нос, курий; и так далее, далее...; нос был свернутый набок; и нос был вовсе не свернутый: зеленоватый, зеленый, бледный, белый и красный.
Все это с улицы покатилось навстречу им: бессмысленно,
Николай Аполлонович, просительно едва поспевавший за Дудкиным, все как будто боялся оформить пред ним основной свой вопрос, вытекающий из открытия, что автор ужасной записки не мог быть носителем партийного директива; в этом состояла теперь его главная мысль: мысль огромнейшей важности - по практическим следствиям; эта мысль застряла теперь у него в голове (переменились их роли: теперь Александр Иванович, не Николай Аполлонович, ожесточенно расталкивал их обставшие котелки).
– "Итак, стало быть, полагаете вы, - итак, стало быть: во всем этом вкралась ошибка?"
Сделавши этот робкий подход к своей мысли, Николай Аполлонович почувствовал, как по телу его рассыпались горстями мурашки: а ну, если он представляется, - думалось - и - одолевала боязнь.
"Это вы о записке-то?" - вскинул глазами
Александр Иванович; и оторвался от угрюмого созерцания текшего изобилия: котелков, голов и усов.
– "Ну, разумеется: мало сказать, что ошибка... Не ошибка, а гнусное шарлатанство тут вмешалось во все; бессмыслие выдержано в совершенстве - с сознательной целью: произвольно ворваться в отношение тесно связанных друг с другом людей, перепутать их; и в партийном хаосе утопить выступление партии".
– "Так помогите мне..."
– "Недопустимое издевательство", - перебил его Дудкин, - "вмешалось из сплетен и мороков".
– "Умоляю же вас, посоветуйте мне..."
– "И во все вмешалась измена: тут несет чем-то грозным, зловещим..."
– "Я не знаю... Запутался я... Я... не спал эту ночь..."
– "И все это - морок".
Теперь Александр Иванович Дудкин протянул Аб-лвухову в порыве участия руку; и здесь, кстати, заметил: Николай Аполлонович значительно ниже его (Николай Аполлонович не отличался росточком).
– "Соберите же все хладнокровие..." - "Господи! Вам легко говорить: хладнокровие - я не спал эту ночь... я не знаю, что теперь делать..."
– "Сидите и ждите..."
– "Вы придете ко мне?"
– "Говорю - сидите и ждите: я берусь вам помочь".
Он сказал так уверенно, убежденно, почти вдохновенно, что Аблеухов угомонился мгновенно; а, по правде сказать, в порыве сочувствия Аблеухову Александр Иванович переоценивал свою помощь... В самом деле: чем мог он помочь? Он был одинокий, отрезанный от общения; конспирация позакрывала ему доступ в самое партийное тело; в Комитете же Александр Иванович не состоял никогда, хоть он и хвастался Аблеухову штаб-квартирою; если мог он помочь, то единственно мог помочь он Липпанченкой; мог сказать он Липпанченке, воздействовать чрез Липпанченку. Надо было прежде всего Липпанченку захватить. Предварительно же надо было скорей успокоить этого до глубины души потрясенного человека. И он - успокоил:
– "Я уверен, что узлы гадкой козни распутать сумею я: я сегодня же, тотчас, наведу надлежащие справки, и..."
И - запнулся: надлежащие справки мог дать лишь Липпанченко; более же никто... Что если нет его в Петербурге?
– "И..?"
– "И
– "Благодарю вас, спасибо, спасибо", - и Николай Аполлонович бросился пожимать ему руки; Александр Иванович тут смутился невольно (все зависело от того, где теперь находилась особа и какими справками располагала она).
– "Ах, оставьте же: ваше дело касается всех нас лично..."
Но Николай Аполлонович, пребывавший до этой минуты в совершеннейшем ужасе, только и мог отозватъся на всякое слово поддержки либо вполне апатично, либо - восторженно.
И Николай Аполлонович отозвался восторженно.
Между тем Александр Иванович уже вновь влетел в свою мысль; поразил его один маленький фактик: Николай Аполлонович я божился, и клялся, что ужасное поручение исходило от неизвестного анонима; и аноним Аблеухову писывал уж не раз; и было тут ясно: неизвестный тот аноним и был, собственно, провокатором. Далее...
Из аблеуховской путаной речи все же можно было вывести следствие; свои особые сношения с партией были тут налицо, и из этих особых сношений нечистота выростала; силился Александр Иванович себе выяснять и еще кое-что; и силился тщетно: мысль его продождилась в текшее на них изобилие - усов, бород, подбородков.
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ
Бороды, усы, подбородки: то изобилие составляло верхние оконечности человеческих туловищ. Протекали плечи, плечи и плечи; черную, как смола гущу образовали все плечи; в высшей степени вязкую и медленно текущую гущу образовали все и плечо Александра Ивановича моментально приклеилось к гуще; так сказать, оно влипло; и ,Александр Иванович Дудкин последовал за своенравным плечом, сообразуясь с законом о нераздель-ной цельности тела; так был выкинут он на Невский
Проспект; там икринкой вдавился он в чернотой текущую гущу.
Что такое икринка? Она и есть и мир, и объект потребления; как объект потребления икринка не представляет собой удовлетворяющей цельности; таковая цельность - икра: совокупность икринок; потребитель не знает икринок; но он знает икру, то есть гущу икринок, намазанных на поданном бутерброде. Так вот тело влетающих на панель индивидуумов превращается на Невском Проспекте в орган общего тела, в икринку икры: тротуары Невского бутербродное поле. То же стало и с телом сюда влетевшего Дудкина; то же стало и с его упорною мыслью: в чуждую, уму непостижную мысль она влипла мгновенно - в мысль огромного, многоногого существа, пробегающего по Невскому.
Они сошли с тротуара; тут бежали многие ноги; и безмолвно они загляделись на многие ноги пробегающей темной гущи людской: эта гуща, кстати сказать, не текла, а ползла: переползала и шаркала - переползала и шаркала на протекающих ножках; из многотысячных члеников была склеена гуща; каждый членик был - туловищем: туловища бежали на ножках.
Не было на Невском Проспекте людей; но ползучая, голосящая многоножка была там; в одно сырое пространство ссыпало многоразличие голосов многоразличие слов; членораздельные фразы разбивались там друг о друга; и бессмысленно, и ужасно там разлетались слова, как осколки пустых и в одном месте разбитых бутылок: все они, перепутавшись, вновь сплетались в бесконечность летящую фразу без конца и начала; эта фраза казалась бессмысленной и сплетенной из небылиц: непрерывность бессмыслия составляемой фразы черной копотью повисала над Невским; над пространством стоял черный дым небылиц.