Петербургская повесть
Шрифт:
Точно к первому сентября, ни днем позже, Гоголь вернулся в Петербург. Порядки в университете были строгие. Стоило хотя бы по болезни пропустить одну лекцию, как требовали объяснений, завязывалась переписка, дело доходило до попечителя.
Из Патриотического института его уволили. Летом в Васильевку вдруг пришло письмо от Плетнева, что начальница института захотела заменить «одержимого болезнью» и отсутствующего учителя Гоголя другим и что этот другой уже найден. Гоголь встревожился, написал Жуковскому: «Человек, страшно соскучивший без Вас, шлет Вам поклон из дальнего угла Руси с желанием здоровья, вдохновенья и всех благ. Может быть, Вы и не догадаетесь, что этот человек есть Гоголь, к которому Вы бывали всегда так благосклонны и благодетельны. Все почти мною изведано
Был только в Крыму, где пачкался в минеральных грязях. Впрочем здоровье, кажется, уже от одних переездов поправилось. Сюжетов и планов нагромоздилось во время езды ужасное множество… Через месяц я буду сам звонить в колокольчик у ваших дверей, крехтя от дюжей тетради. А теперь докучаю вам просьбою: вчера я получил извещение из Петербурга о странном происшествии, что место мое в Патриотическом институте долженствует заместиться другим господином. Что для меня крайне прискорбно, потому что, как бы то ни было, это место доставляло мне хлеб, и притом мне было очень приятно занимать его, я привык считать чем-то родным и близким».
Не сможет ли Жуковский уговорить императрицу не соглашаться на замену? Жуковский не смог.
Теперь с Патриотическим институтом Гоголя связывали только сестры, которые уже четвертый год воспитывались там. Девочки обрадовались приезду брата. «Я нашла братца гораздо лучше против прежнего, он очень пополнел», — писала Анна матери.
Потеря места в Патриотическом институте особенно заботила Гоголя потому, что он и в университете держался на волоске. Еще зимой, до отпуска, писал он Погодину: «Знаешь ли ты, что значит не встретить сочувствия, что значит не встретить отзыва? Я читаю один, решительно один в здешнем университете. Никто меня не слушает, ни на одном ни разу не встретил я, чтобы поразила его яркая истина. И оттого я решительно бросаю теперь всякую художественную отделку, а тем более желание будить сонных слушателей».
Почему же так случилось? Почему так быстро наступило разочарование?
Гоголь пришел в университет как раз в те дни, когда не разгибаясь трудился над «Арабесками» и «Миргородом». Было трудно, тревожно. Не хватало ни сил, ни времени. Он читал первый год, не имел еще опыта, нуждался в поддержке, помощи. А коллеги-профессора его встретили в штыки: мальчишка, чужак, выскочка, не имеющий ни ученых степеней, ни званий, и претендующий на кафедру, да какую — университетскую! Нашлись «ученые недоброжелатели», нашлись просто завистники. На него не без умысла навалили еще курс древней истории. От всего вместе взятого голова шла кругом. Где уж тут было отделывать лекции! Студенты же не прощали ему слабых лекций, как «ученые недоброжелатели» — блестящих.
Весной, накануне отпуска, он совсем изнемог. «Живо помню, — рассказывал один из студентов, — последнюю его лекцию: бледное, исхудалое и длинноносое лицо его подвязано было черным платком от зубной боли, и в таком виде фигура его, а притом еще в вицмундире, производила впечатление бедного угнетенного чиновника, от которого требовали непосильного с его природными дарованиями труда. Гоголь прошел по кафедре как метеор, с блеском оную осветивший и вскоре на оной угасший, но блеск этот был настолько силен, что невольно врезался в юной памяти».
Даже мысль о том, чтобы вернуться в унылое здание, видеть насмешливые лица, ловить косые взгляды, слышать шепот за спиной, после четырех месяцев свободы была непереносима. И когда в конце года Гоголь узнал, что по случаю преобразования из университета уволено тринадцать человек, в том числе и он, отнюдь не огорчился, а почувствовал облегчение.
«Я расплевался с университетом, — писал он Погодину, — и через месяц опять беззаботный козак. Неузнанный я взошел на кафедру и неузнанный схожу с нее. Но в эти полтора
Иван Сергеевич Тургенев, один из студентов Гоголя, потом справедливо заметил: «Он был рожден для того, чтоб быть наставником своих современников; но только не с кафедры».
Осознать в полной мере свое предназначение помог Гоголю молодой московский критик Виссарион Белинский.
«ГЛАВА ЛИТЕРАТУРЫ, ГЛАВА ПОЭТОВ»
О личности Белинского среди петербургских литераторов ходили разные толки. Недоучившийся студент, выгнанный из университета за неспособностью, горький пьяница, который пишет свои статьи не выходя из запоя… Правдой было лишь то, что Белинского действительно исключили из университета за якобы малые способности, а на самом деле за драму «Дмитрий Калинин», в которой автор восставал против крепостнического рабства. Что же касается пьянства, то литератор Анненков, хорошо знавший молодого критика, сказал;
— Представить Белинского пьяницей так же правдоподобно, как Лессинга, пляшущего на канате.
Лессинг был великий немецкий писатель.
Выгнанный из университета, не имеющий никаких средств к существованию, Белинский жил скудным литературным заработком. На него обратил внимание друг Максимовича, профессор Московского университета Надеждин, издававший журнал «Телескоп», и взял его к себе. Он не прогадал. В 1834 году в приложении к «Телескопу» — газете «Молва» — появилась «Элегия в прозе» — «Литературные мечтания». Она печаталась из номера в номер. Сначала все думали, что автор ее Надеждин. Но под последней частью стояла подпись: «-он-инский». «Литературные мечтания» написал Белинский. С тех пор имя его было у всех на устах.
О том, какое впечатление произвела на думающую петербургскую молодежь первая большая статья Белинского, рассказывал Иван Иванович Панаев. В то время он, начинающий литератор, зашел как-то на Невском проспекте в кондитерскую Вольфа и Беранже, где можно было почитать все новые русские газеты и журналы. Ему попался последний номер «Молвы» со статьей «Литературные мечтания». Он стал читать и зачитался. «Начало этой статьи привело меня в такой восторг, что я охотно бы тотчас поскакал в Москву, если бы это было можно, познакомиться с автором ее и прочесть поскорее ее продолжение. Новый, смелый, свежий дух ее так и охватил меня. Не оно ли, — подумал я, — это новое слово, которого я жаждал, не это ли тот самый голос правды, который я так давно хотел услышать?»
О Гоголе в «Литературных мечтаниях» было сказано: «Г. Гоголь, так мило прикинувшийся Пасичником, принадлежит к числу необыкновенных талантов. Кому неизвестны его „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Сколько в них остроумия, веселости, поэзии и народности! Дай бог, чтобы он вполне оправдал поданные им о себе надежды!»
И вот, не успели выйти «Арабески» и «Миргород», как Белинский печатно пообещал дать о них подробный отчет. Обещание он выполнил.
В сентябре, вскоре после возвращения Гоголя из отпуска, в двух номерах «Телескопа» появилась большая статья Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя».