Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
Так я это ей и объяснила, когда она после урока чуть не с кулаками на меня накинулась.
Правда, эта фраза была хорошо составлена? Уж такой верный перевод, самый точный-преточный: самовар — Selbstkocher, — под нос — UnterNase („Unter“ — под, „nase“ — нос. (нем.))…
~~~
Вчера не одной только Тане, Мартыновой тоже не повезло.
Надо вам сказать, что Мартынова наша — кривляка страшная, воображает себя чуть не раскрасавицей, a с тех пор как ее учитель танцев хвалить стал, она думает, что и впрямь настоящая балерина. Да, кстати: a учитель-то наш препотешный, будто весь на веревочках дергается и ногами такие ловкие па выделывает; видно, что они y него образованные. Теперь, как только танцы, она не знает, что ей на себя нацепить: и туфли то бронзовые, то голубые шелковые напялит, и бант на голову какой-то сумасшедший насадит. Нет, все еще мало! Вчера приходит, так вся и шуршит, сразу слышно, что юбка шелковая внизу, но только мы нарочно, помучить ее, будто ничего не замечаем. Уж она и подол приподнимает, и платье в горсть вместе с нижней юбкой загребает, чтобы больше шуршало, — оглохли все, не слышат. Тут она новое выдумала.
После перемены спускаемся все в танцевальную залу, a Марты нова, будто нечаянно, и расстегни себе пояс от платья, чтобы через прореху голубой шелк виден был.
Надо вам сказать, что, на свою беду, она и в классе сидит, и в паре танцует с Тишаловой, потому что они совсем одного роста. Стоим в зале. Учителя еще нет, вот она и говорит Шуре:
— Ах, y меня, кажется, юбка расстегнулась, поправь, пожалуйста.
Шурка рада стараться; застегивает ей добросовестно все три крючка, a сама в то же время, будто нечаянно, развязывает тесемки от ее шелковой юбки.
Начинаем танцевать. Реверанс, шассе, поднимание рук — все идет гладко. Наконец вальс.
— Прошу полуоборот направо, — кричит учитель.
Конечно, все, кроме двух-трех, поворачиваются налево, не нарочно, не назло ему, a так уж оно всегда само собой выходит. Ну, учитель, понятно, ворчит, велит повернуться в другую сторону и танцевать вальс.
Танцует себе наша Мартынова и беды не чувствует, a из-под платья y нее виднеется сперва узкая голубая полоска, потом она делается все шире и шире; Мартынова начинает в ней путаться. Вдруг — шлеп-с! — юбка на полу; хочет она остановиться, да не тут-то было: Шурка притворяется, что ничего не замечает, знай себе танцует и Мартынову за собой тащит; a та, как запуталась одной ногой в юбке, так ее через всю залу и везет. Наконец Мартынова вырвалась, живо подобрала с полу свои костюмы и, красная как рак, стремглав полетела в уборную.
Теперь все видели ее юбку…
На перемене наша компания житья ей просто не давала: то одна, то другая подойдет:
— Пожалуйста, Мартынова, не можешь ли свою юбку на фасон дать, мне страшно нравится, удобная, — прелесть, — и серьезно это так, только Люба не выдержала, прыснула ей в лицо. Мартынова чуть не ревела со злости.
Ну, я думаю, она больше этой юбки не наденет».
Курсистки
Программа женских гимназий базировалась на принципах, разработанных выдающимся русским педагогом К. Д. Ушинским. Будучи инспектором классов Смольного института благородных девиц, он увидел, насколько уродует душу девочек ханжество и лицемерие институтского образования. Крайне негативно Ушинский отзывался о воспитании будущей женщины в русле ее «природного назначения»: будь то назначение «французско-галантерейное» (женщина как украшение общества и семьи) или «немецко-хозяйственное» (женщина как хозяйка и добрая мать семейства). Последнее направление мысли, полагал он, являет собой не что иное, как «самым циническим образом выраженное желание приготовить в женщине думающий хозяйственный пресс».
Обращаясь к смолянкам на своих уроках, он говорил: «Вы обязаны проникнуться стремлением к завоеванию права на высшее образование, сделать его целью своей жизни, вдохнуть это стремление в сердца ваших сестер и добиваться достижения этой цели до тех пор, пока двери университетов, академий и высших школ не распахнутся перед вами так же гостеприимно, как и перед мужчинами».
Однако, призывая женщин к высшему образованию, Ушинский понимал под ним прежде всего образование педагогическое, которое, на его взгляд, вытекало напрямую из функций женщины как воспитательницы подрастающего поколения.
«Характер человека, — отмечал он, — более всего формируется в первые годы его жизни, и то, что ложится в этот характер в эти первые годы, — ложится прочно, становится второй природой человека; но так как дитя в эти первые годы свои находится под исключительным влиянием матери, то и в самый характер его может проникнуть только то, что проникло уже прежде в характер матери. Все, что усваивается человеком впоследствии, никогда уже не имеет той глубины, какой отличается все, усвоенное в детские годы. Таким образом, женщина является необходимым посредствующим членом между наукой, искусством и поэзией, с одной стороны, нравами, привычками и характером народа, с другой. Из этой мысли вытекает уже сама собой необходимость полного всестороннего образования женщины…»
Сделав, таким образом, реверанс в сторону традиционных ценностей, Ушинский приступает к главному: обоснованию необходимости организации педагогического образования для женщин.
«Личные мои наблюдения над преподаванием женщин в школах, — писал Ушинский, — убедили меня вполне, что женщина способна к этому делу точно так же, как и мужчина, и что если женское преподавание в иных местах (как, например, во Франции) слабее мужского, то это зависит единственно от малого приготовления женщин к учительскому делу… и от того стесненного положения, в которое ставят учительницу закон и общественное мнение».
Возможно, дело было в том, что главной целью Ушинского было образование и просвещение, доступное для народа. Но он понимал, что сколько-нибудь значимое количество мужчин привлечь к этому тяжелому и плохооплачиваемому труду не удастся. Поэтому он решил, что будет вполне разумно восполнить недостаток учителей народных школ, открыв эти школы для учительниц. И оказался отчасти прав.
Уже в 1880 году среди учителей сельских начальных народных училищ европейской части России женщины составляли 20 % — 4878 человек. Из них выпускниц средних женских учебных заведений было 62,7 % (3059 человек). Возраст большинства девушек не превышал 25 лет. К 1911 году учительниц в начальных народных училищах стало в 20 раз больше, они составили 53,8 % общего количества народных учителей.
Будущее, однако, показало, что, открывая девушкам доступ к высшему образованию, невозможно ограничить их только педагогической стезей. Каковы бы ни были взгляды мужчин на «предназначение» женщин в мире, построенном по мужскому разумению, женщины не собирались выполнять мужские указания. Но мужчинам понадобилось время, чтобы осознать это.
В 1848 году Королевский колледж и Бедфордский колледж в Лондоне стали допускать на лекции женщин. В том же 1849 году первая американка Элизабет Блэквел получила высшее медицинское образование. Возможно, оглядываясь на их опыт, русские женщины тоже начали посещать университетские лекции на свой страх и риск.
В 1863 году Министерство народного просвещения России разрабатывало новый университетский устав и запросило университеты, готовы ли они принять в ряды своих студентов женщин, принимать у женщин экзамены и выдавать им дипломы о высшем образовании. Советы университетов не сошлись во мнениях. Московский и Дерптский отказались иметь дело с женщинами. Казанский и Санкт-Петербургский согласились принимать женщин вольнослушательницами, причем петербуржцы считали, что диплом должен давать женщинам право на медицинскую практику и на штатные должности лишь в высших женских учебных заведениях, казанцы же полагали, что женщины не должны этим ограничиваться. Харьковский и киевский университеты были за то, чтобы дать женщинам возможность учиться и получать дипломы без каких-либо ограничений. Получив результаты опроса, министерство с облегчением положило закон о высшем женском образовании под сукно.