Петербургский сыск. 1870 – 1874
Шрифт:
– В этом доме часто бывал господин Шляхтин, что Вы можете сказать о нем?
– О! это глубоко испорченный человек! – на лице проступило возмущение, и искра отвращения затронула темные глаза, которые сощурились, словно увидели что—то неприятное. – С его появлением в доме все изменилось. Он не хотел ничем заниматься, его интересовали только развлечения, которые могла предоставить столица. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да, вполне, – произнёс Иван Дмитриевич. – Вы бывали свидетельницей семейных ссор?
– Нет, я всегда уводила детей и сама старалась не присутствовать
– Как никто ранее не замечал перемены, случившейся в поведении и господина Шляхтина, и госпожи Дмитриевой?
– Нет.
– Извините за мой вопрос, но не пытался сделать господин Шляхтин непристойных предложений Вам?
– Что Вы, господин полицейский, себе позволяете? – вспыхнула свечой Маргарита Иоганновна, – хотя я и вдова, – рука поднесла желтый клочок к лицу, – но не позволю порочить мое честное имя.
– Маргарита Иоганновна, ради Бога простите за бестактность, но я служитель закона и выясняю истину, хочу полностью изобличить преступника…
– Господа, преступник сознался в злодеянии, – голос воспитательницы дрожал от возмущения, в них читалось: «Что вам еще требуется? Сам убийца бросился в ваши руки? Или вы хотите, чтобы на ваших глазах он совершил преступление и тогда вы будете уверены в его виновности?»
– Маргарита Иоганновна…
– Да, – перебила в раздражении Путилина, – он делал мне не только гнусные намеки, но и непристойные предложения, как и кормилице младшего сына Рыжовых. Он испорченный человек и Лиза пала его жертвой. Если бы не его порок, – она вытерла побежавшую по щеке слезу, – бедный Алексей, – запнулась, – Иванович был бы жив.
– Благодарю, Маргарита Иоганновна, – Иван Дмитриевич налил в стакан из стоящего на столе графина, и подал воспитательнице, – прошу прощения за бестактные вопросы, но служба извиняет мое невольное любопытство.
Воспитательница вышла из кабинета, держа платок у глаз и не поднимая от пола взгляда.
– Каков подлец! – вылетело из губ пристава. – Каков подлец! Его с объятиями встретило семейство сестры, а он…
– Не возмущайтесь, – улыбнулся начальник сыска, – вот из таких людей и произрастают преступники.
– Я не нахожу слов.
– И не надо, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, – зовите Долбню, посмотрим, что за фрукт.
– Давно вы служите у господина Рыжова?
– Я начинал службу в семействе их отца Ивана Трофимыча, а после его безвременной кончины Алексей Иваныч взял к себе. А по годам лет сорок в семействе Рыжова.
Долбня оказался мужчиной шестидесяти с небольшим лет, высокий, бодрый, с поджарой фигурой. Седина покрывала не только голову, но и опустилась на небольшую бородку. Отутюженная чистейшая без единого пятнышка одежда говорила об аккуратности.
– Каким был Алексей Иванович?
– Добрейшей души был человек, таких в нынешний суматошный век осталось мало. Только, – старик замолчал, обдумывая говорить
– Что только?
– В семье за главу была Марья Степановна, подпал он был под ее влияние.
– А она?
– Рассудительная женщина.
– Между ними возникали ссоры?
– Упаси Боже, – рука в быстром движении вознеслась в крестном знамении, – славная семья, четверо ребятишек, Ванечка самый младшенький ходить еще не научился. А как появился изверг этот…
– Вы о Порфирии?
– О нем окаянном, как приехал из Екатеринослава, так и началось. Мается бездельем, только, – понизил голос, – к девкам нашим и пристает. Вот и Лизоньку споганил, к Катьке подкатывал, немка и то его внимания не избежала, вот тут раздоры пошли нешуточные. Хозяйка, мол, испортил девку, так женись, ежели ты честный дворянин. А он, а мы по обоюдной страсти, тьфу, – проскрипел старый слуга, – смотреть было тошно.
– Как прошел сегодняшний день?
– Я понимаю Вам надо знать, чем занимался Алексей Иваныч перед его неожиданным уходом?
– Совершенно точно.
– Суматошный, доложу Вам день, мне пришлось нести письмо на квартиру злодея.
– Злодея?
– Как же мне называть молодого барина, если он загубил хорошего человека
– А дальше?
– Когда принесли первое письмо, Алексей Иваныч мне давал распоряжения по поводу его отъезда в Варшаву. Он сделал пометку на письме и отослал вместе со мною, даже не читая. Только занервничал, ему была неприятна вся эта история вокруг семьи. Спокойный человек, доведенный до нервного состояния. Он отослал с письмом меня. Порфирий Степаныч как увидел надпись, побледнел и крикнул: « Посмотри, что этот надутый индюк пишет, мол, подобная вещь не стоит ответа!» он схватил лист бумаги, что—то начертал и отправил со мною обратно. Добавил, пусть ждет в пять часов. Когда я воротился, Алексей Иваныч и Мария Степановна разговаривали с братом Лизы Егором, который пришел за вещами сестры.
– Беседа была спокойной?
– Да, Егор сетовал, что так получилось, вина на обоих молодых людях, что он сам отписал отцу о поведении сестры. После его ухода хозяйка слегла с головной болью, а Алексей Степаныч продолжил мне отдавать распоряжения. Через полчаса, через четверть, не помню, явился изверг, я ему сказал, что хозяин его примет в пять часов, как писано в письме и ни минутой раньше. Порфирий Степаныч от такого аж пятнами пошел, чуть с кулаками на меня не бросился. Оттолкнул со словами,: « Не хочет, я ему устрою» и пробежал в кабинет. Что было дальше, я к сожалению не видел. Были выстрелы, и молодой барин выскочил в расхлестанном виде, оттолкнул меня и побежал по лестнице.
– Сколько выстрелов было?
– Не помню, но наверное три раза бухнуло.
– Три?
– Точно три.
– А пистолета в руках не видели?
– Не заметил, – досадливо ответил Долбня.
– Скажите, а кто находился в квартире?
– Как всегда, кухарка, – начал перечислять старый слуга, – кормилица Катька, наша немка Маргарита Ивановна, тьфу, Иоганновна, я и наша хозяйка Мария Степановна, Егор Дмитриев к той поре уже ушел.
– Понятно, позовите кухарку и как ее величать?