Петербургское действо
Шрифт:
— Ну это пустое! важно замтилъ Квасовъ и прибавилъ: A по ихнему, что такое — михтъ-то?
— Михтъ — ничего.
— Анъ вотъ и врешь! обрадовался Квасовъ и ударилъ въ ладоши. Ничего, по-ихнему: нихтъ! Вотъ я больше твоего, выходитъ, знаю.
— Да вы не поняли, дядюшка. Михтъ не значитъ, ничего, а нихъ значитъ ничего.
— Чего? Чего? Не разберу…
Шепелевъ повторилъ. Квасовъ снова понялъ по своему.
— Такъ михтъ — совсмъ ничего стало быть…
— Совсмъ ничего…
— Эка дурацкій-то языкъ! Господи! Стало быть, на прикладъ,
— Ахъ, дядюшка!.. Да вы опять не то! Михтъ — такого и слова нтъ по-нмецки.
— Зачмъ же ты его говорилъ…
— Да такъ…
— Какъ? Такъ! Совралъ, стало быть?
— Совралъ.
— Ну вотъ, я и говорилъ, что ты путалъ…
— Надо было сказать: михъ.
— Д-да. Вотъ что! Надо-то михъ… Такъ, такъ… Ну это не важность. Михъ, михтъ, это все одно. Объ чемъ же вы говорили. Разсказывай.
И Акимъ Акимычъ, со свистомъ понюхавъ табачку изъ березовой тавлинки, прислъ на кровать къ племяннику.
Шепелевъ, звая и ежась отъ холода, вкратц разсказалъ все, виднное и слышанное по случаю прізда голштинскаго офицера въ серебрянной миск.
— Такъ! Такъ! задумчиво заключилъ разсказъ Квасовъ, которому нибудь изъ двухъ, да плохо будетъ.
— Кому?
— Одному изъ двухъ озорниковъ! важно проговорилъ Квасовъ. Либо Васьк Шванвичу, либо Гришк Орлову.
— Почему жь, дядюшка, вы на нихъ думаете?
— Ты, Митрій, ничего не смыслишь! сказалъ Акимъ Акимычъ нжне. Миска-то Шванвича либо господъ Орловыхъ! Порося ты!.. Слово "порося" было самое ласкательное на язык Квасова.
Такъ звалъ онъ покойницу жену брата, которую очень любилъ; также звалъ одну крестницу. жившую теперь замужемъ въ Чернигов и такъ сталъ звать названаго племянника, уже когда полюбилъ его.
— Ты, порося, смкай! Откуда пріхалъ голштинецъ! Съ арамбовской дороги съ рейтарами. A нашъ Алеха туда на охоту вчера похалъ съ братомъ.
— Да. Надо полагать, изъ Арамбова онъ прямо.
— Кострюлечка или миска-то? кухонная или какая?..
— Да. То ись я не знаю, она не простая! она серебряная!
— Серебряная! воскликнулъ Квасовъ. Серебряная!! не кухонная кастрюля?
— Нтъ, дорогая… французская, должно быть. Хорошая! только ужъ погажена.
— Сдавлена на голов, какъ слдуетъ, зеръ-гутъ.
— Да, зеръ-гутъ! разсмялся Шепелевъ. Даже лапочки эдакія подъ скулами загнуты, будто подвязушки.
— Ну, господа Орловы! Бол некому. Либо нашъ преображенецъ Алеханъ, либо тотъ цальмейстеръ Григорья. Врно! оно точно, что Шванвичъ Васька тоже эдако колно отмочить можетъ, даже, пожалуй, всю кастрюльку эту въ трубку теб совьетъ двумя ладошками; но у него, братецъ, изъ серебра… Квасовъ присвистнулъ. Не токмо кастрюль, а и рублевъ давно въ завод нтъ. Да! A господа Орловы, особливо Григорья, любятъ эти разныя бездлухи заморскія. Ну, какъ бы изъ этого колна не вышло чего совсмъ слезнаго… Государь голштинца въ обиду не дастъ. Шалишь!
— Неужто сошлютъ?
— Врно, говорю теб. Ну, спи скоре… Чрезъ два часа ротная экзерциція на двор…
— Я не встану. Гд же мн встать. Что вы?
— Врешь, встанешь…
— Я уморился, дядюшка.
— Ничего, встанешь. Я теб дядя!
Акимъ Акимычъ пошелъ къ себ въ горницу и бормоталъ:
— Ну, голштинецъ даромъ съ рукъ не сойдетъ!! За битаго двухъ небитыхъ даютъ, стало, за побитаго нмца двухъ Орловыхъ и отдадутъ. Да и того мало еще… То не при Лизаветъ Петровн,- со святыми ее упокой, Господи! — перекрестился Квасовъ. Нмецъ нын вздорожалъ паки и гораздо…
Квасовъ задумался среди своей горницы. Снова понюхавъ съ богатырскимъ шипеньемъ табаку изъ тавлинки, онъ поморгалъ глазами отъ наслажденія и взялъ было новую щепоть; но остановился и скосилъ пристальный взглядъ куда-то подъ шкафъ, будто вдругъ нашелъ тамъ что-то… Ему внезапно пришло нечаянное соображеніе и поразило его.
— И диковинное у насъ дло — нмецъ этотъ! пробурчалъ самъ себ завзятый и умный лейбъ-кампанецъ. Совсмъ инако, чмъ вотъ на ярмарк или базар бываетъ. Подвозъ великъ, а въ цн не падаетъ! Д-да! Поди-ко, вотъ, развяжи это!..
XV
Часу въ девятомъ Квасовъ все-таки разбудилъ своего названнаго племянника. Шепелевъ, звая, мысленно ругаясь и посылая дядю къ чорту, натянулъ длинные форменные сапоги, напялилъ мундиръ свой изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ подбоемъ на отвороченныхъ фалдахъ, и пошелъ на ротный дворъ, гд собиралась его рота на ученье.
Вскор прибылъ ихъ маіоръ Воейковъ и вмст съ Квасовымъ раздлилъ рядовыхъ на кучки, и каждая съ своимъ флигельманомъ занялась воинской экзерциціей, маршировкой и новыми пріемами съ ружьемъ и со шпагой, которые введены были съ мсяцъ назадъ, по примру голштинскаго потшнаго войска.
Шепелевъ встртилъ въ одной изъ шеренгъ уже знакомое ему теперь лицо одного рядоваго, который весело кивнулъ ему головой и усмхнулся дружелюбно. Это былъ вчерашній ночной пріятель — Державинъ.
Ученье, благодаря сильному морозу и тому, что маіоръ Воейковъ былъ чмъ-то озабоченъ и не въ дух, продолжалось очень не долго.
Шепелевъ, какъ только могъ, скоре отдлался отъ экзерциціи ружьемъ и своего флигельмана учителя. Ему хотлось поскоре повидаться со своимъ ночнымъ товарищемъ по караулу и передать ему все, что съ нимъ, у принца, случилось посл его ухода. Но молодаго рядоваго уже не оказалось на плац.
Розыскать Державина въ лабиринт казармы, похожей на какой-то вертепъ, переполненный людомъ, солдатами, бабами и ребятишками, было дло не легкое. Молодой человкъ около получаса разспрашивалъ, гд живетъ рядовой Державинъ. Вдобавокъ никто не зналъ фамиліи вновь прибывшаго въ полкъ рядоваго. A имя и отечество дворянина-солдата Шепелевъ самъ не зналъ. Пришлось давать примты розыскиваемаго товарища.
Наконецъ, одна толстая женщина, мывшая въ корыт тряпье, отозвалась сама, услыхавъ разспросы Шепелева.