Петля
Шрифт:
Поляков не успел подготовиться к эвакуации своей квартиры, но не испытывал никакого беспокойства, пристроившись у подножия гигантской скульптуры Ленина, которую руководство новой межреспубликанской системы железных дорог не удосужилось убрать по причине отсутствия денег и времени. Двое бродяг умоляли полковника купить уворованные из вагонов угольные брикеты, но он не обращал на них внимания, пытаясь сквозь туман от людского дыхания на морозе рассмотреть на табло, где находится поезд номер 12.
Наташа первая увидела номер поезда.
— Платформа пять, — сказала она, протиснувшись вперед.
Около каждой вагонной двери, как всегда, весело болтали проводницы в заляпанных голубых униформах и толстых чулках. Внутри вагонов, притиснувшись к коридорным окнам, стояли те счастливчики, что ориентировались и двигались быстро и успели занять мешками сиденья и багажные полки и теперь ждали, когда поезд тронется в долгий путь в Ашхабад, столицу Туркменистана.
Вагон Полякова был восемнадцатым от хвоста и четвертым от головы. Марченко пошутил насчет общего вагона, он сделал все, чтобы Поляков путешествовал с наибольшим комфортом и без помех; место находилась в отдельном купе с мягкими диванами, так называемом международном, на двух пассажиров. Поляков сунул пять тысяч рублей молодой крашеной проводнице с тем, чтобы свободный диван никто не занимал; марченковских денег он не жалел, да и своих не пожалел бы тоже, лишь бы не надоедали обычные разношерстные, набивающиеся с ходу в друзья пассажиры с их отвратными привычками к беспробудному пьянству и кутежам.
Поляков уложил спортивный саквояж с одеждой и с ружьем на одну полку. Затем снял пальто и бросил на вторую. Слава Богу, он остался один. Наташа в вагон не вошла — провожающих не пускали, чтобы не уехали без билета. На российских железных дорогах считались только с правилами и никогда с пассажирами. Это втолковывали каждый раз высокомерные проводники. Так что вместо того, чтобы обнять любимого, Наташа, притопывая ногами, мерзла на платформе, под окном поляковского купе.
Она изображала губами что-то похожее на слова в тщетной попытке задать ему вопрос, о чем она совсем забыла в суматохе при отъезде на вокзал.
— Ты узнал что-нибудь о моем отце и как он умер? — произносила она по складам, беззвучно, только шевеля губами. — Кто убил его, — добавляла она.
Поляков непонимающе пожимал плечами.
Наташа сознавала, что он решительно ничего не может слышать, но все же пыталась объяснить.
На этот раз Поляков невпопад улыбнулся. Теперь его уже не интересовало, что хотела втолковать ему Наташа.
Внезапно произошло какое-то шевеленье. Солдаты обняли своих любимых в последний раз и взобрались в вагон. Электровоз выдал визжащий свисток.
Флюоресцирующие стрелки на вокзальных часах показывали 17.15. Поезд номер 12 тронулся. Звякнули буфера, заскрипели колеса. Наташа махала рукой. Затем прижала обе ладошки в перчатках ко рту и послала прощальный поцелуй.
Но Поляков стоял бесстрастно и спокойно. Все его эмоции были теперь сосредоточены совсем на другом. Суровое настроение всегда охватывало его перед серьезной операцией. Вспомнив о своей любовнице, он только улыбнулся, затем безразлично
Через несколько секунд Наташино лицо уплыло назад, и заледеневшую платформу за окном сменила чернильная темнота. Поляков сдвинул занавески, отделил себя от всего мира и приготовился к путешествию в три тысячи километров. Поезд должен пронести его через три временных зоны из заледеневшей Москвы к жарким пустыням Центральной Азии, возвращая его в новое государство, куда, как он полагал еще недели две назад, он не ступит больше никогда.
Пятнадцать минут спустя, когда поезд набирал скорость среди жилых кварталов пригорода Люберцы с его преступными шайками, блондинистая проводница появилась в дверях перед Поляковым, улыбаясь широкой улыбкой. Она держала на пальце пакетик с чаем и в руке кувшин с горячей водой, наполненный из самовара, стоявшего радом с огромным кипятильником в конце вагона. Щедрая подачка Полякова начала действовать. Она предложила переменить и без того прилично выглаженное постельное белье на еще не использованное, вообще демонстрировала Полякову особую вежливость в надежде на более чем щедрые чаевые в ходе их долгой поездки.
Но Полякова белье — и в самом деле свежее — вполне устраивало, отклонив предложение, он закрыл дверь, отгородившись от коридора, где гуляли сквозняки. Его обширный опыт и в старой Советской Армии и в КГБ, когда он часто не знал, куда девать время, приучил его к тому, чтобы спокойно настраиваться на долгую дорогу. Он включил вагонное радио и услышал с облегчением легкую музыку, переложив вещи на полке, переоделся в спортивный дорожный костюм и тапочки. В течение тридцати минут он делал физические упражнения. Затем прилег на диван, пил душистый чай и жевал бутерброды (ресторанные, спасибо, Наташа!) и фрукты, всласть — никому не мешаешь и не надо выходить! — курил.
Чувствовал он себя усталым, а постоянный монотонный стук колес утомлял еще больше. Представить только… Всего лишь сутки назад он ехал по дороге во Владимир. Восемнадцатью часами раньше стоял в хранилище оружия под парусиновой палаткой в танковой части, а перед ним лежали двое солдат с пулями во лбу. Затем, двенадцать часов спустя, он только что закончил перегрузку оружия и боеприпасов из грузовика в конюшни на ипподроме и отправился в морг. И, наконец, пять часов назад он лежал, обнимал голую Наташу, и та никак не хотела приступить к тому, чего жаждал он, вела какие-то разговоры, похожие на следовательский допрос, пока сама не возбудилась, и стонала от наслаждения, кажется, непритворно…
Он засыпал, и его руки и тело становились безвольными. Хлеб упал на пол, многоцелевой нож нырнул под столик и закатился куда-то вглубь. Поляков, в трусах и тельняшке, лежал на приятном свежем белье, безразличный ко всему миру за пределами своего купе.
Он этого как раз и хотел.
Этого также хотели и другие.
Глава 38
— Виктор Петрович, ты сейчас обрадуешься, наш сынок подстрелил сегодня лису, — сообщила Таня. — С ним были трое его дружков на охоте, наткнулись на логово около озера. А там лисица и трое щенят…