Петр Первый
Шрифт:
А Петр…
А что – Петр? Бросил мать, беременную жену Евдокию и своих «потешных» солдат, вскочил на лошадь и в одной рубашке умчался в Троице-Сергиеву лавру: бери его там голыми руками. Опять промедлили, опять опоздали. На защиту молодого царя неожиданно встало высшее духовенство: архимандрит и патриарх. Святейший патриарх даже напомнил Софье, что она - всего лишь правительница при государях.
И вот уже воспрявший духом Пётр написал брату:
«Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас».
Призывал брата «государство наше успокоить и обрадовать вскоре»
В августе 1682 года Петр прискакал в Троице-Сергиев монастырь, туда же немедленно прибыли и Наталья Кирилловна с дочерью и невесткой, преданные Петру бояре, стрельцы Сухарева полка и его «потешные полки». На счастье Петра, влиятельный князь Борис Голицын не поддержал замыслов своего двоюродного брата, а решительно перешел на сторону Петра, увлекая за собой многих других знатных бояр.
Федора Шакловитого приговорили к отсечению головы, Василий Голицын был спасен от смерти двоюродным братом, но угодил в ссылку, Софья оказалась в Новодевичьем монастыре. Месяц лишь минул с позорного бегства Петра в Лавру, а уже всем казалось странным, как это они почитали за государыню всего-навсего женщину, так ловко вывернувшуюся из мрака терема на свет Божий... Семь лет правила Россией – будто и не было этих семи лет. Коротка память человеческая, ох, коротка!
Несколько месяцев, правда, пришлось Петру посидеть семейно в Троице-Сергиевской лавре, спасаясь от последнего стрелецкого заговора, изображать из себя «богоизбранного монарха». В Троице-Сергиевом монастыре бояре последний раз видели Петра таким, каким, по их представлениям, должен был быть царь: чинным, немногословным, величавым.
Но когда опасность миновала, он с легкостью оставил государственные дела на бояр, а сам заботился только о создании армии и флота, частенько бывая в Немецкой Слободе, где не только приобретал многие полезные сведения, но и приятно проводил время. «Правила» страной вдовствующая царица.
Уже упоминавшийся князь Куракин в своей книге писал о Наталье Кирилловне так:
«Сия принцесса доброго темпераменту, добродетельного, токмо не была ни прилежная и не искусная в делах, и ума легкого. Того ради вручила правления всего государства брату своему, боярину Льву Кирилловичу... Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма непорядочное и недовольное народу и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть сию язву трудно».
Ко всему прочему, с возрастом Наталья Кирилловна прониклась неприязнью ко всему иностранному и даже собиралась – при активной поддержке духовенства – сравнять проклятую Немецкую слободу с землею, а всех иноземцев выбить вон из России. Скорее всего, царицей руководила обыкновенная ревность: слишком часто Петруша проводил время со своими иноземными друзьями и слишком мало внимания уделял семье, прежде всего – ей, матери. Но было уже поздно: Петр слушал мать лишь из приличия, а поступал всегда по-своему. Да и море манило – пуще Немецкой Слободы.
Свобода
В июле 1693 года Петр с большой свитой поехал в Архангельск: Переяславское озеро сослужило свою службу и стало мало. Отпуская сына в дальний путь, Наталья Кирилловна взяла с него клятву самому по морю не плавать, только поглядеть на корабли. Петр поклялся с той же легкостью, с какой эту клятву нарушил. Постоянно беременная Евдокия вообще не имела на Петра никакого влияния.
Только в январе 1695 года Петр,
Царь Петр трое суток тосковал и горько плакал, не желая видеть никого из своих друзей, третий, девятый и двадцатый дни по ее кончине провел у гроба матери. Что имеем – не храним…
Теперь не оставалось никого, кто мог бы хоть как-то сдерживать непростой нрав государя. Разве что младшая сестра Наталья, к которой он был очень привязан, но она была еще только пятнадцатилетним подростком и могла только горько плакать вместе с братом о маменьке.
Пока была жива мать, Пётр поддерживал видимость нормальных отношений с женой – иного Наталья Кирилловна просто не поняла бы. Но Евдокия не слишком умно повела себя после смерти свекрови: не утешала мужа, а хулила покойницу и вообще возомнила себя настоящей царицей – наконец-то! Но умерла «злыдня-свекровь», а вместе с ней исчезла и хрупкая привязанность мужа.
Хотя еще оставался человек, которого Петр побаивался. Уже после заточения Софьи в монастырь он писал «слабоумному братцу» пространное письмо с прямой просьбой о содействии:
«А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то б и твоя, государя моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титла писаться собою без нашего изволения; к тому же ещё и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас! Тебе же, государю брату, объявляю и прошу: позволь, государь, мне отеческим своим изволением, для лучшие пользы нашей и для народного успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а неприличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре. А как, государь братец, случимся вместе, и тогда поставим все на мере; а я тебя, государя брата, яко отца, почитать готов».
Как отца почитать готов… Естественно, в тот момент для Петра поддержка брата была нужна, как воздух: «старший» ведь царь. А ну как «не восхощет» поддержать жесткие меры царя «младшего» - и что тогда? Дума-то боярская, несомненно, встала бы на сторону Ивана Алексеевича, он был свой, «правильный», не чета «кукуйскому чертушке».
Расслабленный, слабоумный… Да полноте! Таким - «от природы головой скорбен» – он стал уже позже, в угодливо-льстивых воспоминаниях «современников», стремящихся подольститься к новому владыке. Ведь до смерти старшего брата Пётр особо-то и не чудил – побаивался, что его, фактического дублера, почти узурпатора, хорошо если только в монастырь заточат.
Сравним портреты Ивана и Петра. Они невероятно похожи физически. Те же большие темные глаза (только у Петра «с сумасшедшинкой», а у Ивана – кроткие), те же темные вьющиеся волосы, тот же красивой лепки рот (только у Петра сжатый нервной гримасой, а у Ивана – с чуть заметной улыбкой). Если спросить психиатра, кто из братьев скорбен головой, несомненно, выбор падет на Петра, а не на его не менее красивого, но какого-то умиротворенного брата.
Но психиатров тогда не было, а если бы и были, то не было идиотов задавать им подобные вопросы. Поэтому в истории Пётр остался Великим, а Иван – дурачком, хотя лично я считаю и то, и другое, очень сильным преувеличением.