Петр Великий: личность и реформы
Шрифт:
В-третьих, государственным органам предписывалось самым тщательным образом относиться к доносам и содействовать доносчикам: «командирам весьма скоро тайным поведением оных злодеев сыскивать» и арестовывать. Вновь образованным надворным судам указывалось принимать к производству дела не только по доносам фискалов, но «хотя хто и не фискал донесет на кого». Неоднократно подтверждался принцип доноса от любого, «от первых даже до земледельцоф». Благодаря доносу любой человек – крепостной крестьянин, холоп, родственник, сосед и т. д. – мог рассчитывать сорвать приличный куш, существенно улучшить свое положение: «…на таких всем извещать вольно, кто б какого звания ни был, которым доносителям все их пожитки и деревни отданы безо всякого препятствия». Это цитата из указа о явке дворян на смотр 1721 года. Подобные обещания в законодательстве Петра повторялись многократно и по разным поводам.
В-четвертых, создание института фискальства в узком (государственном) и широком (общественном) смысле создавало атмосферу безнаказанности ложного доносительства. Хотя формально ложный донос преследовался законом, но обвинение в нем не относилось к фискалам и, вероятно, к их добровольным помощникам, допустившим ошибки. Формально не одобрялись доносы находящихся под следствием преступников, «понеже не от добро-желания, но избывая вины то чинил, или по злобе на того, кто его обличил». Правда, одновременно с этим указом был издан другой, предписывающий, что «ежели кто станет доносить во время розыска его, то тот донос отложить, пока тот розыск окончают, и потом следовать его доношение». То есть действовал принцип: всему свое время. Нельзя думать, что доносительство было добровольным делом доносчика. Как и в предшествующую эпоху,
Петербург изначально не задумывался как столица. Город-крепость на первом клочке отвоеванной земли, Петербург защищал новые владения царя. Но с годами царь уделял ему все больше внимания. Он связывал с ним не просто свои успехи в войне – Петербург становился смыслом, символом того нового, что входило в понятие реформы. Петр строил свой город, как корабль, положа в его основу новые для России градостроительные, архитектурные принципы. Отвоевывая землю у врага и болота для своего города, демонстративно противопоставленного старой столице, он его так же любил, как ненавидел Москву, раздражавшую его своей архитектурой, людьми, обычаями, наводившую на неприятные и страшные воспоминания. Ничего этого не было здесь – в краю новостройки, полной свободы творчества, не ограниченной для царя ничем. Как отец восхищается невидимыми миру, ничтожными успехами своего дитяти, так Петр умилялся мазанковым улицам, хилым деревцам, поднимавшимся в Летнем саду. «Парадиз» (рай) – вот термин, который царь часто употреблял в письмах применительно к своему городу, любуясь на свое создание, «как дитя, в красоте растущее». Новое для Петра было идентично регулярному – то есть приведенному в систему, благодаря иным, чем прежде, принципам. Мечты о мире регулярности должны были воплотиться на берегах Невы. Именно поэтому регламентации строительства Петербурга и жизни его обитателей царь уделял так много внимания, и эта регламентация была так детальна и назойлива.
Как известно, первоначально город застраивался стихийно, основное внимание уделялось обороне, созданию его цитаделей. Но уже с начала 10-х годов XVIII века строительство приобрело планомерный характер, причем наиболее последовательно новые принципы стали осуществляться на Васильевском острове. Здесь, по замыслу Петра, должен был быть центр города, застроенный так, как будет застроен весь Петербург и все другие города.
Именно на Васильевском острове были впервые осуществлены сплошные плановые застройки согласно утвержденным проектам «образцовых» типовых домов. Как пишет иностранец-современник, царь, «чувствуя большую благосклонность к этому месту, чего первоначально, возможно, и не было, решил, что здесь должен быть регулярный город Петербург, застроенный в строгом порядке. Для этого он повелел сделать различные чертежи (проекты) нового города, считаясь с местностью острова, пока один из них, соответствовавший его замыслу, ему не понравился; он его апробировал и утвердил подписью. Следовательно, проект сохранит свою силу и в будущем, и новый город будут строить по этому чертежу. На нем обозначены как улицы и каналы, так и места для застройки домов. В 1716 году их разметили кольями и был издан указ, чтоб немедля начали по чертежу строить дома и в них поселяться. Следуя этому, многие уже начали строить и застроили целую улицу с обеих сторон, однако только деревянными домами, но в большинстве случаев крытыми черепицей и лучшего качества, чем прежние. Но некоторые из знатных господ тем временем завезли материалы и камни, чтобы, согласно высочайшему указу, возвести каменные здания».
Васильевский остров. А. Ф. Зубов, копия А. К. Корнилова с оригинала 1714 г.
Указ, о котором идет речь, строго предписывал всем помещикам строиться только на Васильевском острове, причем строить каменные здания размером в соответствии с числом дворов во владении помещиков: «с 1000 до 700 дворов – на 10 саженях дом, а с 700 до 500 – на 8 саженях дом же, а с 500 до 300 – на 5 саженях дом же, а с 300 до 100 дворов – мазанки или деревянные, на скольких саженях кто похочет, токмо б строились по указу, которой указ определяется, до которых дворов строится не меньше сего указного числа». Не горевшие желанием поселиться на впоследствии знаменитом острове рисковали многим: «А ежели кто и за сим публикованием, оных мест брать и домов своих строить по указу не будут: и на тех, яко на презирателях указа, взыскано будет жестоко по его царского величества указу». Но и начавшие строительство должны были строго выполнять все нормы застройки «по архитектуре», то есть согласно плану. Иначе все могло пойти на слом. В 1721 году было предписано строить каменные дома не только в линию, но и сплошь, в виде своеобразных казарм. Петр считал, что таким образом можно сэкономить немало дефицитного камня. Всем строившим здания было указано, чтобы, «для прибыли в материалах, стены с соседьми смыкали, чтоб была одна стена между строением, а не две, а хотя и соседи в то время со сторон строение зачнут, и таковым прежде наченшим строение из стен к соседям выставливать кирпичи впредь для смычки, но многие, как видимо, по тому указу неисполняют…». Согласно новому «подтвердительному» указу 1721 года, нарушитель постановления «о выставленных кирпичах» мог опасаться, что «у таковых палат углы будут разломаны и принужден будет сделать по указу». Обратим также внимание еще на один указ. Весной 1718 года многим состоятельным жителям Петербурга были «для новости сего места даны разных чинов людям парусныя и гребныя суда безденежно, со всем, что к ним принадлежит с таким определением, дабы у всякого оныя были вечно». Указ от 12 апреля 1718 года, цитата из которого приведена, поясняет, что такое «вечно»: «то есть ежели какая трата на какое судно придет, повинен он такое ж вновь сделать (а не меньше, а больше воля) и не точию он, но его потомки и наследники его». Далее в указе подробно поясняется, как содержать подаренные государством суда, беречь их, «ибо сии суда даны, дабы их употребляли так, как на сухом пути кареты и коляски, а не как навозныя телеги». Все владельцы судов были обязаны каждое воскресенье по специальному сигналу приплывать на определенное место и совершать там экзерциции под парусами. Строго предупреждалось, что не являющиеся на эти смотры-прогулки чаще двух раз в месяц будут штрафоваться, как и те, кто самовольно уплывет с «экзерциции» домой. Желательно было и присутствие женщин, хотя царь не настаивал на этом, отмечая, что это «по воле, а не по должности сего указу». Оба указа весьма примечательны и даже чем-то связаны между собой, хотя в одном идет речь о необходимой экономии строительного материала, а в другом – о приучении жителей города к плаванию на речных парусных и гребных судах. Но этим не исчерпывается смысл указов. В них – реализация великой мечты реформатора. Как бы глядя на свой город через годы, царь видел его сплошную единообразную застройку, подобную застройке западноевропейских городов. Перед мысленным взором Петра вставали разноцветные фасады стоящих сплошной стеной домов любезного его сердцу Амстердама, отражающиеся в тихих водах каналов, по которым на яхтах и верейках под звуки музыки катаются каждое воскресенье нарядно одетые обыватели, – ведь не случайно Петр предписывал: «Все каналы и по бокам их улицы дабы шириною были против эреграхта амстердамского». Вероятно, именно таким хотел видеть свой «Новый Амстердам» Петр, ради него он строил, перестраивал, ломал, принуждал, торопил. Но Петербург не Амстердам, а его жители почти все по воле царского указа были присланы (если не сказать – сосланы, ибо при Петре, как известно, Петербург был местом каторги для преступников) из глубины России. Далеко не всем петербуржцам было суждено сразу же проникнуться мечтами и симпатиями царя, и, вероятно, многим казалось в высшей степени странным строить свой дом впритык к дому-соседу на огромном болотистом пустыре Васильевского острова, строго следя за тем, чтобы дом был построен в стиле, так непохожем на стиль традиционных русских жилищ, в которых родились они, их деды и прадеды. Не менее странным мог казаться им, привыкшим к хаотичной и по-своему удобной застройке русских городов, указ строить дома в одну линию вдоль лихорадочно сооружаемых тогда каналов, русла которых из-за непроточной воды быстро превращались в зловонные болота.
Поэтому естественным кажется такое обилие гневных указов Петра, в которых он клеймил ослушников: «Хотя наперед сего и публиковано указами, чтоб жители каменное и деревянное строение строили по архитектуре и в один горизонт, и потолки подмазывали по образцу сделанных на Васильевском острову, объявляя чертежи тому своему начинающемуся строению учрежденным архитекторам, и многие из них, не объявляя о том учреждено архитекторам и не справясь, как надлежит строить по указу, своим упрямством то строение зачинают и строят не по архитектуре и не в один горизонт, и усмотри, кому повелено того смотреть по своей должности их строющее не но архитектуре строение, когда станут ломать, то они злословят и жалобы в том приносят напрасно, не разсудя в таком строении своей продерзости: того ради ныне в последние подтвердить и указами публиковать, ежели оные обыватели с сего числа впредь конечно в месяц, против прежних публикованных Его царского величества указов, каменных мостов не поместят и фашин за сваи не покладут, и землею не засыплют, и пристаней не построят и досками не замостят каждый против своего дома, или впредь лес и всякие материалы станут класть на пристаных, то на таких преслушниках доправлено будет на каждом штрафа по 100 рублей» – и т. д. и т. п. Несть числа подобным постановлениям. Указами «под жестким штрафом» определялось: размер дымовых труб, вид кровли, расположение заборов и конюшен на участке, материал строительства и его расцветка, ширина мостов, порядок копания прудов и их размеры, установка «чугунных баляс с железными шестами», шлагбаумы и караульщики из мещан при них, кому можно иметь баню, а кому нельзя, глубина забитых свай, порядок выпаса скота и многое другое. Важно при этом заметить, что в многочисленных указах Петра, регулирующих жизнь Петербурга, весьма мало мотивировок того, почему их – жителей – жизнь должна быть такой, а не иной. Нельзя забывать, что именно обоснование предписанного характерно в целом для «обучающего» законодательства Петра. Здесь же, в сфере, так близко касающейся каждого человека, этого мы не встретим. Начнем с того, что перенос столицы на берега Невы не объяснялся никак. Более того, неизвестна дата, с которой начался петербургский период истории. Условно ею можно считать 1713 год, когда в Петербург переехали двор и высшие правительственные учреждения. Ничем не объяснялось массовое переселение в новый город дворян, купцов, мастеровых. Ничем не был мотивирован и перенос центра города на Васильевский остров. 1724 год начался указом о завершении переезда туда всех дворян, построивших дома в других районах города, в течение 1725 года. «А ежели чей дом не будет отделан в 1726 году, – грозил преобразователь, – и у таких преслушников указу отписать по половине их деревень безповоротно, разве за кирпичом и известью станет, и о том бы подавали доношения в Полицеймейстерскую канцелярию, дабы освидетельствовано было, что правда». Одновременно предупреждались те, «кои в 1725 году не переедут и у тех все дворы их будут не только сломаны, но и они, хозяева, сами на Васильевский остров жить вышлются неволею в черные избы». Поставьте себя, читатель, на минуту на место человека, послушно выполнившего волю государя и переехавшего в болотистый «Парадиз». С немалыми трудами и огромными расходами он построил дом «по архитектуре» где-нибудь на Московской или Петербургской стороне, куда каждый камень нужно было везти за десятки верст, поселился в нем и зажил, привыкая к новым, похожим на ссылку условиям, как вдруг ему читают указ о переселении на Васильевский остров. И подобные указы, как снег на голову, нередко падали на жителей новой, да и старой, столицы, других городов страны. С неимоверными усилиями, но все же город создавался. Он был не похож на другие города России: был не только регулярным, но и военным. Именно военный элемент нередко выступал в нем на первый план. Не является особым преувеличением высказанное историком В. В. Лапиным утверждение о том, что в России XVIII—XIX веков не армия была при государстве, а, наоборот, государство при армии, причем столица Российской империи выглядела бы пустырем, если бы из нее вдруг исчезли здания, сооружения, памятники, так или иначе связанные с армией, военным делом, успехами российского оружия. В самом деле, оглянемся вокруг: Петропавловская крепость и Адмиралтейство, Главный штаб и Штаб Гвардейского корпуса, Марсово поле и Военно-походная канцелярия, Александровская и Ростральные колонны, Румянцевский обелиск, казармы Конногвардейского, Павловского и многих других полков, первый, второй, Морской кадетские корпуса, Военно-медицинская академия и госпиталь Финляндского полка, Новая Голландия, Арсенал, Гауптвахта на Сенной площади, памятники Суворову, Кутузову, Барклаю-де-Толли, Никольский морской, Преображенский, Измайловский соборы – все это лишь наиболее ценные из сотен памятников Петербурга, военной столицы империи.
«Регулярность» и военный элемент, заложенные в идее города Петра, казалось, должны были придать городу казарменную тяжесть, унылость пыльного плаца, скуку бесконечных однообразный линий. Но этого не произошло. Построенный на болоте по взмаху царственной руки, он нес на себе печать иллюзорности, легкости призрака, миража, северного сияния, осенявшего раньше город.
И почти сразу же это породило мрачный, фантомный петербургский фольклор, говорящий, что с Петербургом нечисто. То на колокольне Троицкого собора шалил черт, то в наводнение по улицам скакал Медный всадник, то ночью на улицах с прохожих снимал шинели призрак, то к девушке сватался переодетый здоровый котяра и т. д. Важен и другой момент в истории Петербурга – «регулярного» города. Люди, их жизнь, память, чувства одушевили схемы петровских чертежей, сделали город живым, запоминающимся, многогранным. Унылые линии, тянущиеся от воды до воды, стали линиями жизни.
«Вы – линии! – писал Андрей Белый. – В вас осталася память петровского Петербурга. Параллельные линии некогда провел Петр, и они обросли то гранитом, то каменным, то деревянным забориком; линия Петра превратилась в линию позднейшей эпохи: в екатерининскую, округленную, в строй колоннад. Меж громадин остались петровские домики; вон – бревенчатый; вон – зеленый; вот – синий, одноэтажный, с ярко-красной вывескою „Столовая“, прямо в нос еще бьют разнообразные запахи: пахнет солью морскою, селедкою, канатами, кожаной курткой и трубкой и – прибрежным брезентом. О линии!.. Как они изменились: как и их изменили суровые дни!»
Петергоф. Большой каскад и Верхние палаты. А. Ростовцев. 1717 г.
Имперская идея
Итак, к началу 20-х годов XVIII века корабль империи был вчерне построен великим плотником, и под звуки последних залпов Северной войны он уже плыл. Теперь очередь за последним вопросом: куда же плывет этот корабль? (Помните Пушкина: «Куда ж нам плыть?») Каковы были цели царственного шкипера?
…7 апреля 1716 года пала последняя шведская крепость в Германии – Висмар. Шведская империя перестала существовать. Но мира все же не было, и Петр в 1716 году попытался осуществить свою давнюю идею высадки десанта с объединенного флота союзников непосредственно на побережье Скандинавии. Но вскоре от этого замысла пришлось отказаться: шведы хорошо подготовили побережье к обороне. Отказ Петра, в свою очередь, вызвал недовольство Дании, потребовавшей вывода из Ютландии русского экспедиционного корпуса.