Петр Великий: личность и реформы

Анисимов Евгений Викторович

К этому времени, особенно после изгнания шведов из континентальной Европы, отношения между союзниками стали ухудшаться. Северный союз превращался в «клубок друзей». Дело шло к финалу: дележке отнятого у Швеции, и союзники с недоверием посматривали друг на друга, а особенно на молодого гиганта – Россию. Собственно, с выхода России к Балтике, закладки Петербурга и появления русского флота документы фиксируют пристальное внимание европейских держав к активности России. Не случайно уже в феврале 1704 года прусский посланник Кейзерлинг запрашивал русское правительство о флоте, а также о Петербурге: «Желает ведать его величество, каким образом возвращенныя морские пристани определены будут и чтоб от оных впредь опасение прочим потентатам, при том море обретающимся, не было». Петр отвечал, что флот создается исключительно для охраны торговых путей к балтийским портам и что «ни единой деревни шведьской не желаем себе, хотя б которыя и взяты были». В 1715 году Петр говорил уже другим языком. В инструкции князю Б. И. Куракину, направленному в Англию для переговоров о посредничестве великих держав в заключении мира на Севере, о самом важном условии его достижения сказано без обиняков: «…из завоеванного изволит при заключении мира уступить короне шведской город Абов с прочими местами великаго дукатства Финляндского, оставя некоторую барьеру к Выборгу, а о Риге и Лифляндах изволил объявить, что оные царское величество короне шведской уступить отнюдь невозможно, ибо тем бы способом привел все свои прочия превращенныя от шведов наследный, також и другия завоеванныя места в вечную опасность и подан бы был тем способ при всякой малейшей полезной оказии шведу ко вступлению войною в Его царского величества земли и имел бы таким образом Его царского величества больше убытку в содержании в тех местах всегда великих войск, нежели пользы». Другими словами, Петр считал, что оставить Лифляндию Швеции – значит создать угрозу Петербургу. Далее Петр высказывает мысль, что невозможно выполнить и прежние многочисленные обещания о передаче Лифляндии полякам или их королю, «ибо оная корона, яко непостоянная и непрестанным пременам подлежащая, оныя легко может паки потерять и в руки шведския или иной которой области отдать». Кроме того, царь ссылается на то,

что его завоевания потребовали больших расходов, и он желает их компенсировать за счет новых территорий, ибо «един все труды и иждивение в сей войне на себе понес, и короля и Речь Посполитую от шведского насилия обороня, тот город и провинцию войски и иждивении своими взял и при договоре о сдаче тех мест, шляхта и граждане той провинции и города отдались Царского величества с такою кондициею, чтоб им во владении Его царского величества быть». Разумеется, о том, каким образом Рига была вынуждена присягнуть русскому царю (о чем знает читатель), здесь не упоминалось.

Новая интерпретация прежних соглашений вызвала протест Речи Посполитой. Обе стороны обратились к служебной историографии, которая без труда доказывала, что предки именно ее властителя раньше владели Восточной Прибалтикой. Уже в 1714 году русский посол в Англии стал проводить на официальном уровне мысль, что «не токмо Ингермонландия и Карелы, но и большая часть Эстляндии и Лифляндии издревле всегда российской принадлежали короне». Ныне вряд ли имеет смысл искать приоритет захвата – ясно, что земли Лифляндии и Эстляндии принадлежали тем, кто на них жил испокон веков, – латышам и эстам. Однако тогда, в начале XVIII века, о национальном политическом сознании этих народов говорить было еще рано, и в споре о первенстве прав был тот, кто сильнее. Сильнее оказалась Россия, которая овладела этими территориями на 200 лет.

Судьба Лифляндии и Эстляндии по-настоящему волновала лишь одного союзника России – Польшу. Пруссия же этим не интересовалась. Она безуспешно выпрашивала у России взятый в 1710 году русскими войсками польский Эльбинг (Эльблонг) и не раз предлагала России проекты раздела польских территорий. Однако Пруссию, как и Данию, и Ганновер со стоящими за ними Англией и Голландией, серьезно беспокоило возрастающее вмешательство России в германские дела. Оно имело довольно сложную природу и разнородные причины. Петр, добившись Полтавской победы, устремился в Германию, ибо не без оснований видел в завоевании германских владений Швеции наиболее короткую дорогу к миру с упрямым королем. Но, решая эту стратегическую задачу, Петр был преисполнен и откровенно имперских замыслов, состоявших в расширении и упрочении влияния России как в соседних, так и в более отдаленных землях. Это не означало, что он намеревался занять место Швеции в Германии, завладев ее германскими провинциями. Петр был достаточно трезвым политиком и понимал, что при сложившейся международной обстановке и значительной удаленности Померании от России подобная мысль нереальна, что попытка ее реализации приведет к многочисленным сложностям, опасным и ненужным России. Он шел в достижении своих целей иным путем. Различие интересов германских княжеств, а также тех великих держав, которые были не прочь половить рыбу в мутной германской воде, было таково, что у России появилось немало возможностей влиять на ситуацию в Германии, используя различные формы вмешательства. Одним из самых испытанных способов была брачная политика. Значение династических браков для почти сплошь монархических государств Европы XVIII века трудно переоценить. Кровное родство имело огромное значение в европейской политике, а брачные комбинации составляли одну из важных целей дипломатии. Петр был реформатором и в этой сфере политики России, ибо он покончил с «кровной изоляцией» династии Романовых. Первый опыт был проведен в 1710 году, когда племянница Петра – дочь его старшего брата Ивана, Анна Ивановна (будущая императрица), была выдана за курляндского герцога Фридриха-Вильгельма и почти сразу же овдовела. Петр настоял на том, чтобы Анна отправилась в Курляндию и там жила под контролем представителей русского правительства. С тех пор влияние России в этом вассальном Речи Посполитой княжестве стало доминирующим.

30 июня 1712 года курляндское дворянство получило грамоту Петра: «Понеже наша племянница, ее высочество герцогиня курляндская ныне едет в Курляндию, того ради желаем от вышеупомянутых оберратов и шляхетства, дабы против учиненного между нами и Его светлостию блаженныя памяти князем Курлянским и Семигальским Фридерихом-Вильгельмом супружественного договору оной, ради резыденции ея и с пребывающим при ней двором, отведен и убран был по достоинству замок. Також и определенныя деньги для иждивения оной збираны Ее высочеству были по квартально без замедления…» В сентябре, узнав от русского уполномоченного П. М. Бестужева о том, что курляндцы без восторга встретили этот указ, он предписывает Бестужеву не стесняться в средствах его реализации: «И для того посылайте на экзекуции наших драгун, которых возьмите у рижского коменданта Полоннаго, которому о том уже и указ послан, и смотрите за ними, чтоб они сверх указу себе лишняго не брали». Как простодушно писал биограф Петра И. И. Голиков, «из сего письма, так же и из первых двух к сему г. Бестужеву, довольно видно что Монарх, за вдовством племянницы своей, принял на себя управления и Курляндии. И сие ниже более еще подтвердится». Читая все это, как-то забываешь, что речь идет о независимом от России герцогстве – вассале Речи Посполитой.

Большое значение имел сам факт заключения в 1710 году брака наследника российского престола Алексея с Вольфенбюттельской принцессой Софией-Шарлоттой. В 20-х годах велись интенсивные переговоры о браке Людовика XV с царевной Елизаветой Петровной, сватали и младшую дочь Петра, Наталью, за наследника испанского престола Фердинанда. Однако наиболее серьезные последствия имели брачные переговоры с германскими правителями.

Царь Петр I принимает титул Отца Отечества, Всероссийского императора и Великого. 1721 г. Неизвестный мастер. Литография по рисунку П. Иванова.

В 1712 году, преследуя вместе с союзниками армию Стенбока, русские войска вошли в соседнее с Померанией герцогство Мекленбург-Шверинское и остались там надолго, ибо это было удобное место для зимовки десанта в Швецию. Однако отношения России и Мекленбурга вопросами содержания русского экспедиционного корпуса не ограничились. Петр почти сразу же начал вести переговоры о браке Мекленбургского герцога Карла-Леопольда со своей племянницей Екатериной Ивановной. Герцог состоял в распре с собственным дворянством, не принимавшим его абсолютистских замашек и многочисленных капризов. В лице Петра и его войск он рассчитывал найти поддержку и не ошибся. По брачному договору, 8 апреля 1716 года подписанному Петром, Россия должна была «исходотайствовать… Герцогу и Его наследникам совершенную безопасность от всех внутренних беспокойств военною рукою без всякой платы убытков». Для этого Мекленбург обязывался «перепустить для безопасности общих выгод в Мекленбургию российских девять или десять полков в собственное Его, Герцога, распоряжение с жалованьем царским, где им и быть до окончания Северной войны, и без самой крайнейшей нужды оных обратно не требовать», а также «оборонять его, герцога, от всех несправедливых жалоб враждующаго на него мекленбургского шляхетства и их приводить в послушание». Кроме того, Петр по окончании войны обещал «доставить» Карлу-Леопольду шведский город Висмар.

Еще не высохли чернила, как оказалось, что выполнить договор невозможно, – между союзниками произошел скандал. Русские войска не были допущены в капитулировавшую шведскую крепость Висмар прусско-ганноверско-датским командованием. Это экстраординарное событие чуть было не вылилось в вооруженный конфликт между Россией и ее союзниками. Оно отражало те опасения, с которыми Дания, Пруссия и особенно Ганновер наблюдали за усилением России в Северной Германии, тем более что на шведские владения претендовал ганноверский курфюрст, ставший английским королем и мечтавший превратить свое герцогство в могущественное владение. Конечно, он не хотел иметь своим соседом русскую армию в Мекленбурге. Не чувствуя ситуацию, Петр затронул весьма болезненную точку Германии, нарушил политическое равновесие в этом районе, вызвав беспокойство в Ганновере и других княжествах, тесно связанных политическими, родственными, экономическими узами с Мекленбургом. Тем не менее вмешательство Петра в мекленбургские дела сохранялось и даже усиливалось. Царь выступил арбитром в споре мекленбургского дворянства с герцогом, и, зная политические симпатии российского самодержца, нетрудно догадаться, чью сторону он держал. В 1716 году мекленбургские дворяне взбунтовались против своего повелителя. В ответ русское командование арестовало зачинщиков, поползли слухи о предстоящей депортации всех недовольных герцогом в Россию, началось бегство дворянских семей из Мекленбурга. И хотя вскоре Петр вывел основные силы из Мекленбурга в Польшу, ограниченный контингент все же был там оставлен. Дворянство продолжало жаловаться верховному сюзерену – германскому (австрийскому) императору и на герцога, призывавшего царя «разобраться» с его подданными вооруженной рукой, и на Петра, потакавшего амбициям Карла-Леопольда. Дело получило европейскую огласку, – ведь речь шла о составной части Германской империи. Петр, хотя и избегал крайних действий, все же был полностью на стороне герцога. В феврале 1718 года он ходатайствовал за Карла-Леопольда перед имперским Регенсбургским собранием, прося «доставить ему спокойное своими землями владение и давая знать, что в противном случае он, государь, крепко вступится за его, герцога, и с помощию прав его сильнейше оборонять его будет». Кроме таких явных угроз германским князьям в окружении Петра обсуждался проект соединения Балтийского и Немецкого морей системой каналов через мекленбургскую территорию и создания там перевалочного пункта для русских товаров, которые таким образом избежали бы уплаты зундской пошлины, взимаемой датчанами со всех судов, проходящих через проливы Зунд и Бельты. Так, при активном участии Петра возник и долго муссировался в европейских политических кругах «мекленбургский вопрос». К нему было бы приковано все внимание, если бы почти одновременно не возник другой – «голштинский вопрос», в котором Россия также приняла деятельное и далеко не бескорыстное участие. Завязка его уходит далеко в прошлое, когда в 1713 году датский король вторгся в Шлезвиг-Голштинию и оккупировал примыкавший к датской границе Шлезвиг. Это стало возможно ввиду явного ослабления Швеции, оказывавшей поддержку князьям родственного шведским королям голштейнготторпского дома (малолетний герцог Карл-Фридрих являлся племянником Карла XII). С 1714 года политические деятели Голштинии, в первую очередь Бассевич, в поисках нового патрона сближаются с Петром и делают ему несколько заманчивых предложений. Дело в том, что Карл-Фридрих,

сын сестры Карла XII, ввиду бездетности короля мог наследовать шведский престол и в перспективе соединить Швецию и Голштинию под одной короной. Бассевич предлагал России союзный договор, а вместе с ним «супружественный трактат» о браке старшей дочери Петра Анны Петровны и Карла-Фридриха. Поначалу Петр осторожничал, отвечая, что «в доставлении… шведской короны молодому князю не отрекается помогать, но нужно в том и прусского короля согласие, но заранее о сем договор чинить неприлично, ибо король по молодости своей далек еще от натуральной смерти (Карлу XII в то время было 32 года. – Е.А.), что будет стараться доставить ему, принцу, Финляндию». Та же мысль выражена Петром и в ответе на вопрос об объединении Голштинии и Швеции: «Сей пункт зело деликатен, к тому ж и король еще жив и смысл сего пункта зело на тонких ногах носит свое седалище». Но постепенно высказывания и действия Петра становились смелее и определеннее, что вызывало крайне отрицательную реакцию Копенгагена. Так возник «голштинский вопрос», в решении которого прослеживался тот же почерк, как и при решении «курляндского» и «мекленбургского» вопросов, хотя ситуация после окончания войны «за Испанское наследство» стала для Петра менее благоприятна. Появление этих «вопросов» и, шире, острота самого главного из них – о разделе шведского наследия и роли России в нем – поставили Северный союз на грань распада. Особо способствовала этому позиция английского короля, недовольного усилением России в Германии и опасавшегося, что действия России подорвут основы англо-голландской торговли на Балтике. Англия даже стала инициатором явно антирусского альянса, в который вошли помимо нее Голландия, Франция и куда она втягивала также Данию и Пруссию. Все это привело к тому, что в мае 1718 года начались сепаратные русско-шведские переговоры на Аландских островах. Они назрели давно и завязались со «случайной» встречи на прогулке в лесу близ замка Ван-Лоо под Утрехтом шведского министра Герца и русского посла Куракина. Разумеется, «случайная» встреча была подготовлена длительными контактами различных посредников. Русская позиция на переговорах, которую защищали Я. В. Брюс и А. И. Остерман, сводилась к требованию уступки Швецией Ингрии, Карелии, Лифляндии, Эстляндии и Выборга. Финляндия по реку Кюмень отходила к Швеции. Шведские представители Гилленборг и Герц настаивали на возвращении Швеции Эстляндии и Лифляндии. Дальнейшие переговоры шли по пути сближения шведской точки зрения с русской. Основой для этого стали усилия русской стороны, направленные на то, чтобы найти возможность компенсировать Швеции утраченные ею владения и попытаться заключить с нею союз. Россия считала, что удовлетворить Швецию можно за счет Дании и Ганновера. О союзе шведы подали специальный проект. Суть его состояла в том, чтобы начать совместные действия против Дании, с тем чтобы за ее счет компенсировать Швеции ее потери. Одновременно предлагалось обменять Мекленбург на Лифляндию, первый передать Швеции, а во вторую посадить Мекленбургского герцога Карла-Леопольда. Рассматривался и другой план – возвести герцога на престол Курляндии. Этот план означал втягивание России в новую войну, чего Петр не хотел. Переговоры затягивались. В середине декабря 1718 года стало известно, что в Норвегии при осаде датской крепости Фридрихсгал был убит Карл XII. Существует версия, что он погиб от пули предателя из своей свиты – секретаря Сикье. Внезапная смерть короля резко изменила ситуацию. К власти пришла младшая сестра покойного – Ульрика-Элеонора, что привело к усилению английского влияния на Стокгольм. Герц – главная пружина шведско-русского сближения – был арестован и в марте 1719 года казнен. Английский план урегулирования, исходивший из амбиций Ганновера и английских торговых интересов, тоже предусматривал компенсацию территориальных потерь Швеции, но только за счет России. Одновременно английская дипломатия предприняла усилия в связи с опасениями за судьбу Польши, которой тогда, казалось, угрожал раздел между Пруссией и Россией (наличие таких планов у Пруссии было несомненно), а также добилась наказания Мекленбургского герцога Карла-Леопольда. В начале 1719 года ганноверско-вольфенбюттельская армия вошла в Мекленбург и создала комиссию для управления герцогством от имени германского императора. Так Россия была окончательно вытеснена из Мекленбурга, и Петр, остро заинтересованный в мире со шведами, не намеревался теперь помогать вздорному родственнику и предложил Карлу-Леопольду помириться с дворянством и императором.

В 1719 году Аландские переговоры возобновились с участием прусского представителя, но вскоре были прерваны окончательно. Петр понял, что ускорить заключение мира поможет только оружие. К этому подталкивали обстоятельства: летом 1719 года мир со шведами подписали ганноверцы, на пути к миру со шведами была и Пруссия.

Военные действия против Швеции в 1719—1721 годах Россия вела возле шведских берегов и непосредственно на ее территории. Русский корабельный флот к этому времени по всем данным превосходил шведский, что было продемонстрировано в Эзельском сражении в мае 1719 года, а затем в Гренгамском сражении 27 июля 1720 года. Русские корабли осуществляли конвоирование галер и транспортных судов, которые, совершая походы вдоль шведских шхер, высаживали войска на острова и побережье. Экспедиции русских войск носили ярко выраженный карательно-демонстративный характер. Ф. М. Апраксин писал Петру 30 июля 1719 года из занятого Нордчепинга: «…неприятелю сколько какого разорения учинено по вышеописанное число, о том подлинно писать не может, понеже еще не взял обстоятельной ведомости и чает, что неприятелю будет убытку на многие миллионов. Кроме королевских местечек, многие шляхетные замки каменные и мызы с каменным и деревянным строением превеликия разорены и сожжены». Уничтожение сел, деревень и городов должно было продемонстрировать серьезность намерений царя, если шведы будут и далее уклоняться от мира. Зарево пожаров от горящих в окрестностях Стокгольма селений и поток беженцев в столицу должны были убедить королевскую семью в этом. Угрозы петровского манифеста, обращенного к шведскому народу после Полтавы, начали сбываться. Морские победы 1720 года упрочили, несмотря на присутствие английского флота, господство России на Балтике, и весной 1721 года вновь начались карательные десанты с участием казачьих войск. Летом, высадившись возле Умео, русские отряды, не встречая сопротивления, разорили и сожгли 4 города, 509 деревень и 79 мыз с 4159 дворами, 12 железоделательных заводов и других сооружений, вывезли тысячи пудов меди, железа и 556 голов рогатого скота.

Сломленное этими экспедициями и общим ужасающим разорением, отбросившим Швецию из разряда великих держав, а также пассивностью своего нового союзника – Англии, шведское правительство пошло на возобновление с Россией мирных переговоров, которые проходили с апреля 1721 года в небольшом финляндском городке Ништадте. Ему было суждено войти в историю миром, заключенным 30 августа 1721 года. Вот самый важный из пунктов подписанного мирного трактата: «4. Его королевское величество Свейское уступает сим за себя и своих потомков и наследников свейскаго престола и королевство свейское Его царскому величеству и его потомкам наследники Российскаго государства в совершенное непрекословное вечное владение и собственность в сей войне, чрез Его царскаго величества оружия от короны Свейской завоеванныя провинции: Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, которой ниже сего в артикуле разграничения означен и описан с огородами и крепостьми: Ригою, Дюнаминдом, Пернавою, Ревелем, Дерптом, Нарвою, Выборгом, Кексгольмом и всеми прочими к помянутым провинциям надлежащими городами, крепостями, гавенами, местами, дистриктами, берегами, с островами: Эзель, Даго и Меном и всеми другими от курляндской границы по лифляндским, эстляндским и ингерманландским берегам и на стороне оста – от Ревеля з фарватере к Выборгу, на стороне зюйда и оста – лежащими островами со всеми так на сих островах, как в вышеупомянутых провинциях, городах и местах обретающимися жителями и поселениями, и генерально со всеми принадлежностьми, что ко оным зависит высочествами, правами и прибытками во всем ничего в том не изключая, и как оными корона свейская владела, пользовалась и употребляла. И Его королевское величество отступает и отрицается сим наиобязательнейшим образом, как то учиниться может вечно за себя, своих наследников и потомков и все королевство Свейское от всяких прав, запросов и притязаний, которые Его королевское величество и государство Свейское на все вышеупомянутая провинции, острова, земли и места до сего времени имели и иметь могли, яко же все жители оных от присяги и должности их, которыми они государству Свейскому обязаны были по силе сего весьма уволены и разрешены быть имеют, так и таковым образом, что от сего числа в вечныя времена его королевское величество и государство Свейское, под каким предлогом то б ни было, в них вступаться, ниже оных назад требовать не могут и не имеют, но оные имеют вечно Российскому государству присоединены быть и пребывать». Хотя приведенный отрывок и длинен, но в особом комментарии не нуждается – Швеция навсегда отказывалась от Восточной Прибалтики в пользу России, которая секретным артикулом обещалась выплатить ей денежную компенсацию в два миллиона ефимков до сентября 1724 года. Итак, в конце августа 1721 года главная цель в жизни Петра – завоевание выхода в Балтийское море – была с блеском достигнута. Россия получила не только отнятые некогда шведами «отчины и дедины», но и приняла участие в разделе Шведской империи, захватив Эстляндию и Лифляндию.

Но что же дальше? Ясно, что выход в Балтику нужен был Петру не для удовлетворения своего тщеславия и даже не для восстановления справедливости. Петр был сыном своего времени – времени господства в умах государственных деятелей концепций меркантилизма и протекционизма. Государство должно обогащаться, накапливая золото и серебро, что достигается активным торговым балансом, преобладанием вывоза над ввозом, – в таком кругу идей вращалась мысль меркантилистов. Петр, как мы знаем, придавал огромное значение развитию торговли как основы могущества государства и благосостояния подданных. Он считал, что отсутствие у государства морских пристаней, через которые оно может вести торговлю, – явление ненормальное. Уподобляя государство живому организму (частый прием в философии механицизма), он пишет, что пристани, «сию артерию, может здравее и прибыльнее сердце гасударственное быть…». Поэтому можно говорить о доминанте торговой политики в общей системе внешней политики России после Ништадтского мира. Именно с этой доминантой связаны многие направления петровской дипломатии. Наиболее существенным был так называемый «зундский вопрос». Суть его состояла в том, что Дания с давних времен взимала с кораблей, проходящих по проливам Зунд и обоим Бельтам, пошлину. Швеция имела льготу, и ее корабли могли беспошлинно проходить проливы. 7 ноября 1721 года русский посол А. П. Бестужев-Рюмин (будущий канцлер России при Елизавете) предложил Петру воспользоваться одной из статей Ништадтского договора, согласно которой отошедшие к России прибалтийские города сохраняли все свои привилегии и права, в которые входило и право свободного прохода через Зунд. Иначе говоря, товары из Петербурга облагались пошлиной, а из Риги, Пярну или Ревеля – не облагались. Петр сразу же ухватился за идею Бестужева. По его заданию А. Остерман ответил послу, что Петр «не токмо вашего благородия доношение всемилостивейше апробовал и похвалил, но и в приложенном указе повелел вам о том при дацком дворе формально домогаться… Дело собою явно: оные провинции всегда сию привилию имели, и его королевское величество дацкое по справедливости в том отказать не может…».