Петра
Шрифт:
Она всегда садилась туда. Далеко от меня. Отстранённым взглядом она выслушивала рассказы Ларисы о моих успехах, после чего переводила взгляд со своих колец на меня.
– Дитя моё, как твои дела? – всегда спрашивала она таким же безразличным голосом и осматривала меня с ног до головы.
Чаще всего ей не нравились мои ногти. При этом, она сразу начинала звонить мастеру маникюра и более чем эмоционально требовать женщину приехать сию минуту. Лет с десяти ко мне каждую неделю приезжала женщина, которая «приводила мои ногти в порядок». Таково было желание матери. А перечить ей я не могла.
– Смотри, я опять п-п-порезалась. У меня у-у-уже
– Даже не думай! Ты будешь продолжать писать в этих же тетрадях. Это самые лучшие тетради! – прокричала она.
Потом, чуть успокоившись, она продолжила.
– Я могу пригрозить им судом за эти неудобства. Платишь огромные деньги за эти тетради, а от них столько побочных эффектов. И это называется тетради с напылением сусального золота, – подняв идеально очерченные брови, бросила она и снова забавно сложила губы.
Скорее всего, мать с утра узнала словосочетание «побочный эффект», читая в машине инструкцию к применению какого-то нового средства от мигрени. К слову сказать, мигренью она называла любые ощущения в голове, которые чувствовала: и лёгкое головокружение и тяжесть и даже усталость.
– Ма-мама, я хочу…
– Плохое начало, Петра! Как ты должна меня называть? Аннабель! Аннабель! Аннабель! Неужели так сложно запомнить? И не смей заикаться на моем имени, – поправив причёску, она снова начала рассматривать свои длинные ногти.
Повернувшись к Ларисе, мать, машинально указала женщине на дверь. Таким образом она приказала принести ей стакан свежевыжатого морковного сока.
– Ну что ты хотела попросить, душа моя? – снова сев на ненавистный для меня стул, спросила она.
– Можно мне п-п-пойти на день ро-рождения Вероники?
– Пусть её родители позвонят мне.
– О-о-они звонили, но ты не бе-берёшь трубку.
– Кто её родители? Напомни мне.
– Я не знаю, – уже понимая, что ни о каком дне рождения речи быть не может, я опустила глаза, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.
– Этот пухлый коротышка с круглыми очками её отец? – она напрягла лицо, потом закричала. – Олег! С Петрой учится дочь Керчинского? Олег, ты не слышишь меня?
– Что ты кричишь? – зайдя в комнату, отчим подошёл ко мне, посмотрел на мою тетрадь, испачканную кровью, и демонстративно цыкнул.
Как я не любила этот отвратительный звук. Цыканье вызывало во мне какой-то внутренний протест. Как могли интеллигентные люди, которые причисляют себя к высшей прослойке общества, ходить и цыкать, и еще так неприятно рыться зубочисткой в зубах, словно это в порядке вещей.
– Так что? Керчинский или нет?
– Керчинский-Керчинский. Из-за этой мелочи ты орёшь на весь дом?
– Да отстань. Я думаю, что мне еще сегодня нужно успеть съездить разок в студию. Кажется, эту песню мы не запишем никогда.
– Расслабься, зая. Ты споёшь, как нужно и даже лучше. Запомни, котик не хочет выкидывать денежки на ветер, чтобы о его заюшке завтра же забыли, как об обычной певичке. Так что иди, готовься, звезда моя ясная, – хлопнув её по ягодицам, он сальным взглядом провожал обтянутую в кожаный комбинезон фигуру матери, пока та не скрылась за аркой.
Я продолжала смирно сидеть. Прямая, как натянутая струна, я сидела на стуле, держа перед собой перевязанный палец. Конечно, больше я не дула на него. Я вообще забыла о нём. Я забыла и о дне Рождения Вероники. Мне казалось, что меня здесь нет. Я не хотела быть с ними. Мне хотелось исчезнуть.
Как же быстро нас порой ставят на место. Меня «поставили» не на свое место с рождения. Я знала, чувствовала, что проживаю не свою жизнь. Это как пианисту заниматься по принуждению работой кочегара. Для кочегара была бы не меньшей каторгой игра на фортепиано. Каждый труд в почете. Но посмотрите, насколько далеки они друг от друга. Какие разные у них руки и как по-разному они пахнут. Не могу себя позиционировать ни с одним ни со вторым, но мысль мою вы уловили. Правда я излагаю свои мысли просто и понятно? Вед правда?
Я проживала чью угодно жизнь, но только не свою. Начала Петра проживать свою жизнь: отвоеванную, вырванную с мясом из мохнатых лап, только уехав. Сбежав. Захлопнув все двери, застегнувшись на все пуговицы.
Побег не преступника и не беглеца. Чей же побег это был? Чей? Протестующего? Оскорбленного? А может быть борца за право на свободу? Не угадали. Таков закономерный побег Улитки.
2 августа
Каждый раз, выходя из леса лёгкой, почти прозрачной и пропитанной хвойным запахом, я удивлялась. И знаете чему? Описательные нюансы всегда давались мне сложно. Поэтому попробую объяснить на пальцах. Представьте, вы находитесь в месте, где вам уютно и хорошо. Вы насладились им вдоволь, и вот сейчас оттуда нужно уйти. Представили? А сейчас закройте глаза и вспомните, испытывали вы когда-нибудь ощущение счастья, от того, что покидаете уютное место, зная, что уходите туда, где вам тоже будет хорошо. Вполне возможно, я пишу о банальных вещах, которые для многих из вас являются обыденностью и нормой. А я узнала о простом счастье только недавно. Не думайте, я не иронизирую и не шучу. Да, для меня было нормой писать в позолоченных тетрадях, изготовленных для меня под специальный заказ, но что такое запах утреннего леса, я узнала совсем недавно. Многое из того, что было позволено моим одноклассникам, казалось бы, детям таких же обеспеченных родителей, как мои, мне было запрещено. Тогда я не понимала этого головой, но всегда чувствовала, что что-то не так…
Выходя из леса, я жмурилась от солнца, которое приветливо просачивалось сквозь густые деревья. С улыбкой ребёнка и с телом молодой девушки, я шагала по хвое, и сердце моё купалось в счастье. Пускай на эти полчаса, час, два, но я не отталкивала от себя счастье. А может на то оно и счастье, чтобы быть конечным… Перед тем, как выйти из леса, я всегда проделывала одно и тоже. Можно сказать, это стало своеобразным ритуалом. Подойдя к ели, я выбирала одну из мохнатых лап, и, не ломая веток, старательно растирала пальцами пахучие иголочки. «До следующего дня запах леса будет со мной. Никуда он не денется от меня, а когда начнет смываться, я приду сюда снова, чтобы надышаться звенящим счастьем. И никто не сможет мне помешать. Никто!», – думала я вслух и улыбалась.
С самого первого дня пребывания в деревне, моё внимание привлекла семья: многодетное, шумное семейство. Они напоминали мне цыганский табор. На первый взгляд, ничем особенным не отличались они от остальных. Семья как семья. Маленькие детишки «белоголовики» бегали вокруг дородной женщины весьма весомых достоинств. Как кутята они смотрели ей в глаза и что-то протяжно выпрашивали. Знаете, так жа-а-алобно, растягивая слова, они заглядывали в её потёртый маленький кошелёчек и тыкались носами в авоськи. Их тайну я узнала много позже.