Петра
Шрифт:
– Мам, ну купи. Ну купи, ма-а-а-ам.
– Сейчас потрясу тебя за шкирку и будет. Хорош клянчить! Скоро оставите мать без порток. Ну совсем замучили мать, – фырча женщина открыла кошелёчек.
– Хочу шоколадку-хочу шоколадку. Ну купи, ма-а-а-ам, – курносый мальчуган даже не думал сдаваться.
– А кто будет пирожки доедать? Бабай? Ну сущее наказание, а не дети, – проворчала она и протянула продавщице мелочь.
– Еще двадцать рублей, – ответила пышнотелая дама, подпирающая грудью прилавок.
Казалось, её грудь слеплена специально для этого интерьера. Не смотря на то, что моя голова была
– Ой, у меня больше нет. Машуня, запиши мне в долг. После получки, сразу занесу. Нет, ну честное слово!
– Знаешь что, мне надоело, что ты вечно одалживаешься. Живи по средствам. А нет, так нечего баловать своих детей.
– Как тебе не стыдно такое говорить? Да, я беру продукты в долг, но всегда возвращаю, – было видно, что женщине неловко.
– В общем так, думай обо мне, что хочешь, но больше я тебе ничего не дам в долг! Тоже мне, фифа, расплодилась тут! – пробубнила себе под нос пышногрудая кассирша и демонстративно отвернулась. – Следующий!
– Вот, – положив на стол пятитысячную купюру, сказала я и посмотрела в глаза той, чьё лицо по-прежнему напоминало прокуренный, очень неуютный вагон.
– Нет сдачи с пяти тыр, – сказала она и подняла на меня свои пустые глаза, на которые тяжело наплывали затенённые веки.
– Тыр?
– Ну с пяти тыщ у меня сдачи нет. Что непонятного-то?
– М-мне не нужна сдача, – я старалась говорить быстро: мне казалось я скоренько выполю текст и выдохну свободно.
– Ну заказывайте тогда, не задерживайте очередь.
– И-идите сю-сюда, – я подозвала женщину, которая согнувшись в три погибели медленно шаркая к выходу, боялась поднять глаза на сынишку.
– Вы меня?
– Да. Идёмте, пожалуйста, со мной. Ку-ку-купите на эту сумму всё, что Вам необходимо, – слегка приобняв женщину за плечо, шепнула я на ухо.
– Продайте им всё, что они закажут. А мне дайте зефир, конфеты, картошку, десять яиц, масло, хлеба, чай и сахар, и три банки вон тех красных консервов, – расплатившись, я вышла из магазина.
Мне было в диковинку стоять у прилавка и выбирать себе продукты. Никогда прежде я этого не делала. Я решила купить то, что люди покупали передо мной в очереди. Конечно, я знала, что такое хлеб, яйца и картошка. А вот что такое консервы я прежде не знала. Никогда не видела таких жестяных банок. В доме покупками всегда занималась прислуга. Мы даже не видели сырых продуктов. Всё подносилось в готовом виде. Скучная, облачная жизнь. Никакого солнца.
Идя по дороге, я несколько раз успела подвернуть ногу. Дороги как таковой не было. Вместо неё было направление и кривые заборы по обе стороны от этого направления. Я не знала, куда идти. Просто шла и на ходу ела шоколадную конфету, которую только что купила в сельской лавке. Конфета была так ничего особенного, да и шла я, меся грязь своими белоснежными сапожками на шнуровке. Картинка не из солнечных, тем более, что и на улице было по-осеннему неприветливо. И это конец июля. До той золотой осени, которую так любят поэты, было еще далеко.
– Девушка, постойте! – услышала я голос позади. За мной с полными авоськами бежала та самая женщина из бакалейки. За ней двое ребятишек. Они аппетитно грызли огромные баранки с маком.
– Я не знаю, как Вас звать, – поставив сумки на землю у ограды одного из покосившегося домика, она подошла ко мне и удивлённо начала разглядывать.
– Откуда Вы здесь взялись?
– Наверное, у-упала с н-ненеба, – если честно, мне не хотелось ни с кем разговаривать. По правде говоря, я вообще не любила говорить.
– Да ладно Вам, не дуйте губы. Я ж так пошутила. Просто хотела сказать, что я купила всё, что нужно. Глядите, сколько здесь всего! Да вот еще что. Придётся вернуться еще раз в бакалею. Ну, чтобы забрать остальное.
– Если хо-хотите, я помогу Вам донести сумки д-до дома, – я предложила свою помощь. Мне не хотелось стоять на месте, не хотелось говорить. Мне хотелось что-то делать: идти, нести в руках сумки, есть, пить… Главное не стоять на месте.
– Так это же просто чудно! Давайте-ка скоренько занесём эти торбы домой, потом вернёмся и заберем всё разом. Вот спасибочки.
Занеся сумки с продуктами, я села на табуретку и сразу же чуть не грохнулась вниз. Вязанная салфетка, которую я и не заметила, соскользнула. Неловкость, которую я даже не старалась скрыть, никем не была замечена. Хозяйка дома распаковывала сумки, а дети бегали наперегонки, то и дело забегая на кухню. Выхватывая из сумки что-нибудь вкусненькое, они получали по рукам от мамы, но, совершенно не огорчившись, убегали с полными ртами и громко пели в комнате. Не помню, чтобы я обращала внимание на обстановку, или принюхивалась к запахам, но мне запомнились окна. Впервые я видела такие странные окна. Маленькие стёклышки с сырыми рамами образовывали одно большое сплошное окно. Хоть оно и были закрыто наглухо, из щелей шёл сильный сквозняк. Я повернула голову в сторону, закрыла глаза и только чувствовала, как свежая струя проникает в меня. Голова пульсировала, мне было сложно остановить взгляд на чём-то, поэтому я просто сидела молча и мои глаза отдыхали. Я давно научилась искусству спать при свете и шуме, думать о своём, сидя рядом с громогласными болтунами и, отрешаясь от всего происходящего рядом, оставаться собой. Какими искусствами мне только приходилось овладевать. Мне не у кого было учиться быть улиткой. Я первопроходец в своем роде. Первопроходец, научившийся спать при свете, говорить, заикаясь, продолжать верить в Деда Мороза, узнав, что его не существует, ждать чуда, продолжать доверять людям и искать руку матери в своей руке.
Когда я задаю себе сейчас вопрос, сложно ли мне жилось в детстве и юности, мой однозначный ответ: да, мне было сложно. Я чувствовала себя одиноко. Поначалу я тянулась к людям, как когда-то к руке матери. Но, получая тычки и многочисленные замечания, я начала отвыкать от людей. Главное желание, непреодолимое и самое желанное было для меня – стать невидимкой. Я мечтала о том, что однажды встречу профессора Гриффина, который поможет мне обесцветить кровь и исчезнуть из поля видимости людей. Но пока мне нужно было как-то выживать, и я старалась делала это. Жалкие попытки жизни или ЖПЖ. Наверное так можно было обозначить все главы. Но все-таки «Безвременье» мне понравилось больше. И звучит солиднее. Чувствуете?