Певцы Родины

Долгополов Игорь Викторович

Хогарта или Гаварни. Нет. Он просто хотел пойти своим путем.

Правда, до исполнения этого желания пройдет не один год... Он покинет

Петербург и отправится в Москву, на встречу со своей мечтой. Но впереди было

еще одно, последнее усилие, последняя дань жанру.

"Преферанс". 1879 год...

"Трудно мне было, - вспоминал Васнецов, - доделывать эту вещь в Москве.

Не было под рукой, когда заканчивал картину, подходящих людей...

Петербургского

спокойствия и деловитости я у московских игроков наблюдать не

мог, москвичи играли как-то торопливо, как бы между делом, а в Питере

священнодействовали, видимо, от того, что им было скучно, что они

чувствовали свое одиночество в жизни".

...Глубокая июльская ночь. Тишина. Тикают стенные часы, отмеряя

скучные, выверенные до предела петербургские будни. Серые, похожие, как

близнецы, дни столичной жизни, жестоко регламентированные, взвешенные до

мелочей. При всей своей внешней респектабельности они состоят из цепи мелких

и крупных подлостей, лицемерия, чинопочитания, пресмыкательства и прочих

атрибутов чиновничьей иерархии Российской империи.

За крытым зеленым сукном карточным столиком красного дерева трое.

Неверный, дрожащий свет свечи озаряет лица игроков, убивающих время.

Всмотритесь в их физиономии - красные веки, дряблые натеки морщин, тонкие

губы. Все понимающие и порою ничего не видящие глаза. Таковы горестные

заметы пролетевшей жизни, прошедшей без великих радостей, а впрочем, и без

большого горя...

...Карты сданы. Снос определился. Вистующие ждут... Они сардонически

улыбаются, наблюдая за мучениями партнера, имеющего репутацию рохли и мямли.

Лысый старичок что-то невнятно бормочет, очевидно, подсчитывая возможные

взятки... Нетерпеливо постукивает пальцами сидящий напротив. Четвертый

партнер встал и подошел к столику с крепкими напитками. Игра идет по мелкой.

Скука... Неотвратимая, как рок.

Устало глядит на этих людей, где-то глубоко несчастных в своей

устроенной неустроенности, молодая дана, заключенная в золотую раму.

Мерно качается маятник, отстукивая минуты, часы, дни и ночи этих

безысходных лет обывательского прозябания-..

Васнецов написал холст великолепно. Он заявил себя этим полотном как

мастер первой руки.

"Скажите Васнецову, что он - молодец за "Префе-ранс", - передавал через

Репина Крамской.

Казалось, после этой картины жизненный путь художника определился.

Пиши! Слава, почет, деньги - все эти компоненты налицо. Но как это ни

странно, а, кожет быть, даже не столь странно, сколь, по мнению иных,

чудовищно, "Преферанс"

стал последним жанром в творчестве Васнецова. Больше

никогда до самой своей кончины мастер не писал бытовые сюжеты.

В Третьяковской галерее в зале Васнецова "Преферанс" экспонируется на

одной стене с огромным полотном "После побоища Игоря Святославича с

половцами", датированным 1880 годом... Их разделяет пространство в

пять-шесть шагов. Дата создания разнится всего лишь на один год. Но между

ними - бездна.
– Степь... Сумерки... Мглистое сизое небо. Багровая луна

встает из свинцового марева. Поле сечи... Страшная, неземная тишина окутала

необъятную равнину, тела павших воинов, степное разнотравье. Тиха... Ни одна

былинка не колыхнется. Ветер унес лязг и грохот битвы, стоны раненых,

яростные крики сражающихся.

Кажется, еще звенит стрела, пронзившая грудь молодого княжича. Он

мертв... Его мягкий, почти девичий лик, обрамленный русыми кудрями, горестен

и прекрасен. Тонкие брови, густые ресницы. Сумеречный свет луны отметил

глубокие впадины глаз, горький прикус запекшихся губ. Венком окружили его

голову васильки и ромашки. Привольно раскинулся воин на траве, будто спит...

Но не проснется он никогда! Как никогда не проснется и не встанет богатырь,

разметавшийся рядом на сырой земле.

Поблескивают шлемы, острые секиры, тяжелые булатные мечи, красные щиты

павших русичей. Быстро темнеет. Прилетевший жаркий ветер пошевелил оперение

стрелы. Заставил затрепетать синие колокольчики, поиграл в зарослях ковыля.

Тесны смертные объятия воинов. Скорбны их лики. Судорогой сведены могучие

длани. Глубоко запали невидящие глазницы. Смерть витает над степью. Медленно

встает над полем боя кровавый диск луны, озаряя мертвый лик побоища "на реке

на Каяле, у Дону Великого"...

Здесь нет живых. Некому рассказать о страшных часах трехдневной сечи

русичей и половцев. Люди ушли. Встают примятые травы. Яростно бьются орлы.

Грозная мгла затягивает небосвод. Пахнет гарью и горьким ароматом полыни и

сухих трав. В разрывах черных, нависших туч трепещут синие молнии... Вот-вот

ударит гром.

Оду павшим героям создал Васнецов. Он написал холст небывалый. Это была

картина-песня, полотно-былина. В нем явственно звучали строки "Слова о полку

Игореве", музыка Глинки и Бородина... Словом, это была новь!

Уж у храбрых русичей не стало Тут вина кровавого для пира, Попоили

сватов, да и сами Полегли за отеческую землю!