Певец тропических островов
Шрифт:
— Пан Ружанский, вы тут не видали одною… с черной повязкой на глазу? — послышался старческий шепот.
— Был здесь такой! — тоже едва слышно ответил замызганный механик с лампой в руках.
— Куда ж он девался, чтоб его…
— Тс-с… в чем дело? — донеслось сбоку.
Из полумрака выступила еще какая-то фигура в жилетке с расстегнутым воротничком.
— Несчастный случай… Машиной вроде кого-то переехало… Ищут человека с завязанным глазом… Может, кто из родственников…
— А, знаю, он в антракте в уборной сидел… У пана Гроке.
— Сейчас я туда сбегаю!.. — Капельдинер опять схватил Леона за рукав. — Только не стойте в проходе. Сюда… сюда, пожалуйста. — Он легонько оттолкнул Вахицкого назад. — Здесь и подождите спокойненько… Я мигом… — И старичок молниеносно
Леон остался в каком-то закутке, заставленном прямоугольными листами оклеенной обоями фанеры; в глубине висело полотнище, на котором был намалеван огромный желтый подсолнух. Осторожно ступая, Вахицкий шагал взад-вперед по узкому проходу, когда же поворачивал голову, видел на стене надпись "Тишина". Совсем как в коридоре больницы. Леон с досадой пожал плечами — ему припомнился запах эфира. Больница. Что там сейчас происходит? Ха… Между тем время шло, а старик капельдинер не возвращался. Откуда эта музыка? — вдруг словно очнулся Леон. Впечатление было такое, будто рояль спрятан где-то рядом, под самым боком; казалось, стоит протянуть руку, и можно его коснуться. Вахицкий продолжал ходить туда-обратно, огибая ствол картонного дерева. И вдруг заметил, что в этом закутке он не один. Механиков, которые сидели под потолком над его головой, он не считал, но откуда-то появились две девочки, по виду пансионерки, в беретиках и с наивными личиками, хотя ноги у них были совсем такие, как у взрослых женщин. Девочки стояли как вкопанные за другой боковой кулисой и, держась за руки, глядели куда-то вперед. У одной было такое выражение лица, словно она ломала голову над сложной школьной задачкой. Вторая таращила глаза, и казалось, силится, но не может моргнуть. Что здесь происходит? — подумал Леон, поглядев на них, как на ту синичку, что перелетела с креста на могильный памятник. Обогнув высокую корзину с цветами, он подошел к девочкам и встал у них за спиной.
82
Это было зловеще! (франц.)
Ему был виден только кусочек сцены. На нем то появлялась, то исчезала все та же молодая женщина, на которую он несколько минут назад смотрел сверху через приоткрытую дверь ложи. Та самая блондинка. Но сейчас уже не приходилось сомневаться: все-таки это был Шекспир, а не бытовая драма.
Молодая женщина (кто же она, как ее фамилия?) теперь была в светло-сером елизаветинском платье с широкими рукавами с отворотами — наряд этот, искусно стилизованный, вместе с тем как бы лишен был признаков реальности. Светлые пряди в беспорядке падали на плечи и грудь; в волосах белели маргаритки. И вдруг все стало ясно — безо всяких слов, без заглядывания в программку. В пустоте, окружавшей женщину на сцене, кто-то был, кто-то танцевал с нею.
Каждым движением своих оставляющих в воздухе узоры рук (а также ног и всего тела) женщина словно бы воскрешала из небытия фигуру Гамлета. Вот он приближается к ней… Вот сгибается в поклоне, приглашая к пищу, и вот они с этой юной светловолосой девушкой танцуют сотканную из воздуха и испарений павану, будто рожденную больным воображением.
Галлюцинация!.. Странно, откуда ей такое известно? — подумал Леон и чуть не попятился. Перед глазами у него вдруг появилась увиденная в Батовицах картина. Это было во время одного из его первых посещений санатория, когда пани Вахицкой, хотя она уже не узнавала сына, разрешили выйти на несколько минут в приемную, чтобы с ним поздороваться. Она была в длинном халате, шла, беспрестанно оглядываясь, и не прежней своей стремительной походкой, а мелкими шажками, поминутно спотыкаясь. Даже и не шла, а как-то ужасно, ужасно неловко ковыляла, неуклюже и неуверенно переставляя ноги в домашних туфлях. И вот теперь, на театральных подмостках, Леон видел точное воспроизведение этих движений. Женщина в шекспировском платье танцевала не с принцем датским, а с призраком, плодом зрительной галлюцинации. А ведь
Но еще менее понятным Леону казалось другое: то, что он сейчас видел, не только пугало, но одновременно и завораживало своей музыкальностью, ритмичностью. Молодая женщина, путаясь (словно Ванда Вахицкая в халате) в длинных бархатных одеждах, маленькими шажками приближалась к своему призраку, спотыкалась, плавно огибала его и снова семенила по сцене в ритме старинного, теперь почему-то внушающего страх английского танца. И по-прежнему, неизменно, каждое ее движение оставляло в воздухе черточку, как будто проведенную карандашом или пастелью, — рисунок, маячащий на фоне кулис, в столбах света театральных огней…
Прошло две, а может быть, три минуты. Силы постепенно покидали блондинку в пепельно-сером платье — и рисунки реже возникали в воздухе. На сцену упал голубой луч, она превратилась в безбрежную голубую реку. Еще минута — и в ее волнах уже лежала несчастная полубезумная утопленница с маргаритками в развевающихся волосах. В последний раз рука ее бессильно приподнялась и упала в глубину вод, прочертив в воздухе последний штрих… Господи, чего же я здесь горчу, где он, этот токсиколог?! — очнулся Вахицкий. Теперь, как он понял, уже можно было говорить громко.
— Послушайте! — крикнул он, увидев знакомого замызганного механика. — Куда, черт возьми, запропастился этот капельдинер?
— С дороги, с дороги, сторонитесь! — вместо ответа услыхал он и поспешно отступил вбок, почти как полчаса назад в больничном саду, когда ему пришлось отскочить в кусты, чтобы не попасть под колеса автомобиля. Кто-то за его спиной тяжело дышал, если не сказать — пыхтел.
Это со сцены сходила она. Леон сразу узнал тонкий орлиный профиль, тот самый, что был изображен на афишах и программках. Капли пота катились по ее лицу. Глаза у нее были серо-голубые, огромные, а взгляд отсутствующий, какой можно увидеть только у нокаутированного на ринге боксера. От нее веяло мужской твердостью и еще не рассеявшейся внутренней сосредоточенностью. "Ох-ух… Ох-ух!" — слышал Леон тяжелое прерывистое дыхание. В мягких туфельках без каблуков она легко проскользнула мимо него и скрылась за задней кулисой.
— Нашел! — одновременно услышал он. Это старичок капельдинер выглядывал из-за какой-то фанеры. — Я его видел… во время этого номера он стоял в зале в последнем ряду… Должно быть, не успел вернуться в ложу… Сейчас я его приведу, будьте спокойны.
— Тс-с… с-с-с, — зашипел кто-то.
— Я пойду с вами, — начал Леон.
— Тс-с… с-с-с…
Старичок обогнул дерево и, приложив палец к губам, вышел в коридор. Леон поспешил за ним. Закрывая дверь, он снова услышал звуки рояля.
В фойе было тихо.
— Не извольте беспокоиться, — шептал, семеня впереди, капельдинер. — Я уже знаю, кто он… Этого господина с завязанным глазом я еще по опере помню… Там он тоже вечно торчал за кулисами.
— Послушайте, — вдруг сообразил Леон. — Ему сейчас понадобится позвонить в больницу. Есть здесь где-нибудь телефон?..
— Кассы закрыты… Бегите лучше обратно за кулисы… я вас найду… Там и телефон есть. Все будет в порядке…
Старичок приостановился у очередной белой двери — на этот раз без золотого номера — и, повернув круглую ручку, исчез… Надо же было напасть на такого оригинального токсиколога, подумал Леон. И почему его дочка умоляла меня не вызывать папашу по фамилии?.. Загадка, ха, поистине загадка…
Однако ничего загадочного тут не было, все объяснялось достаточно просто. Дело в том, что токсиколог…ский был завзятым балетоманом, но при этом имел чрезвычайно нервную супругу, ревновавшую его к каждому балету и каждой танцовщице, на которую он смотрел. Оттого профессор и вынужден был ходить в театр тайком от жены.
Токсиколог оказался седоватым господином с брюшком и золотыми зубами, сохранившим, однако, ухватки, которые в его молодые годы, вероятно, нравились женщинам. В руке у него был перламутровый бинокль, а на правом глазу — черная повязка. Держался он так, точно не сомневался, что очень нравится всем (не только дамам).