Пианисты
Шрифт:
Ребекка смотрит на меня.
— Ты замечтался, — говорит она.
Я качаю головой.
— Нет, просто вспомнил маму, ее радость, когда наш приемник безбожно хрипел на средних волнах и единственное, что нам удалось услышать из концерта для скрипки с оркестром Чайковского, передаваемого из Польши, это каденцию первой части.
Ребекка гладит меня по щеке.
— Продолжай, — серьезно просит она.
— Это очень отличается от того, что Аня сказала нам.
— Ты это про что?
— Когда она победила
— Конечно, помню. Ты столько говорил об этом.
— Меня это пугает.
— Еще бы, ведь это эхо Сельмы Люнге.
— Ты никогда не обращала внимания, что Ани слишком худая?
Ребекка задумывается.
— Вообще-то, нет.
— От нее остался один скелет.
Но Ребекка не понимает, нисколько это серьезно.
— Наверное, в этом нет ничего странного, — говорит она наконец. — Амбиции фру Люнге безграничны.
— Ты имеешь в виду, что Аня будет играть Равеля с Филармоническим оркестром?
— Да, бедняжка.
Ребекка качает головой и лукаво на меня смотрит:
— А какие у фру Люнге амбиции в отношении тебя?
— Об этом она еще не говорила.
— Это подозрительно. — Она щиплет меня за щеку.
— Что ты имеешь в виду? — смеюсь я.
— Что в твоем случае ее амбиции еще больше, но до поры до времени она держит их и тайне, потому что ей стыдно.
— Почему стыдно?
— А то ты не знаешь? — насмешливо спрашивает она. — Не знаешь, что у нее есть слабость, так сказать, порок?
— Какая слабость?
— Молодые люди.
— Что за чушь!
— Но это правда, Аксель! — Ребекка становится серьезной. — Ведь Турфинн значительно моложе ее.
— Он? Этот слюнявый мужичонка?
Ребекка смеется.
— Он — прототип европейского интеллектуала! Да-да. И он на десять лет моложе своей жены.
— Но ведь он выглядит совсем старым?
— Еще бы. От совместной жизни с Сельмой Люнге никто не помолодеет. Такой охотник, как она, все время требует новой добычи.
— Каждый раз, когда я прихожу, она посылает этого всемирно известного философа в Осло за хлебом.
— Это значит, что тебе угрожает опасность! — Ребекка торжествующе смеется.
— Не шути так! А где, между прочим, все ее дети?
— Да, где они? Их трое, правда? Или четверо? Думаю, они бродят где-то по берегу этой грязной реки с каким-нибудь голодным родственником из Германии.
— Не шути так!
— Не буду! — Она прижимает пальцы к губам. — Прости, я совсем забыла… эта река… твоя мама…
— Забудь о моей маме, она к этому не имеет отношения.
— Не знаю, не знаю, Фру Люнге не пропустит ничего.
— Даже покойников? — смеюсь я.
— Не исключено.
— Давай лучше поговорим о живых. Что там с молодыми людьми?
— Это все сплетни.
— А он что?
— Да ничего. Он ни о чем даже не подозревает. В настоящее время любовник фру Люнге один из виолончелистов из Филармонического оркестра.
— Виолончель? — спрашиваю я. — Аня помешана на виолончели. Жаклин Дюпре и другие.
— Это может быть одновременно и причиной, и дымовой завесой. Если человек в кого-то влюблен, ему хочется все время пребывать в мире того, кого он любит. Может, фру Люнге выбрала Дюпре, чтобы иметь возможность беседовать с Аней о звучании виолончели, инструменте ее любовника. Кроме того, она всегда ищет страсть. А тут уж выбрать Дюпре вполне естественно. Это не поставит ее в затруднительное положение. Ведь Дюпре женщина.
Я соглашаюсь, В ее словах есть логика. К горлу подкатывает тошнота. Только не сейчас! На этот раз на сцену должен выйти не я, а Сельма и Турфинн Люнге. Но мне странно слышать все это от Ребекки. Теперь я лучше вижу и понимаю Сельму.
Маргрете Ирене в явном раздражении высовывает голову из гостиной.
— На что вы тут тратите время за несколько минут до полуночи?
— Убираемся у тебя на кухне. И беседуем о Сельме Люнге, — миролюбиво отвечает Ребекка. — Она сложная дама. Я даю этому молодому человеку полезные советы.
— Пожалуйста. Но сейчас вам уже пора присоединиться к нам, — кисло говорит Маргрете Ирене. — Мы вступаем в новое десятилетие, через несколько минут наступит тысяча девятьсот семидесятый год. Шампанское и фейерверк ждут на балконе.
Мы стоим на балконе, четыре пианиста из Союза молодых пианистов, все, кроме Ани Скууг, но с юными музыкальными дарованиями из Бэрума, которые порхают вокруг нас, пребывая в собственном мире. Маргрете Ирене сюсюкает с ними. Мы видим Бишлет, знаменитую конькобежную арену. Мы пьем шампанское, а девочки из Бэрума пьют безалкогольный шипучий напиток. Мы смотрим на взлетающие в небо ракеты. Маргрете Ирене обнимает меня. Я обнимаю ее, но мне хочется стоять, как стоит Ребекка, свободная от всяких объятий. Она далеко опередила нас всех. Я знаю, что многие из нашей компании жалеют ее. Для них она неудачница. Но я-то знаю другое. Я завидую ей, ее чувствам в эту минуту.
Взлетают ракеты. Это Новый год. Маргрете Ирене шепчет мне на ухо:
— Я хочу тебя, сегодня ты от меня не отвертишься, мои родные вернутся только завтра вечером.
Я стою и покачиваюсь. Думаю о будущем. Все двигалось так медленно, год за годом. А сейчас понеслось со страшной скоростью. Мы все обнимаемся друг с другом и желаем друг другу хорошего Нового года. Передо мной Ребекка.
— Постарайся быть счастливым, — говорит она и целует меня в губы.