Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
— Нас не интересует, чем вы занимаетесь, когда не танцуете.
И человек дал мне такой же стик, как у Ненси. На нем было крупно написано «Игор». И все.
— А теперь сходите в буфет. Там есть кофе и сладкие бублики. Буфет бесплатный, — и мужчина показал на угол, где толпился народ.
Мы заметили, что рядом с мужчиной стоял маленький ящичек, в котором зеленели долларовые бумажки, и полезли за бумажниками.
— Ничего не нужно. Мы уже набрали нужную сумму, — остановил нас человек, и мы пошли в буфет.
Я смотрел во все глаза. И было на что. Самым младшим здесь было лет по шестнадцати. Самым старшим — далеко за семьдесят. А типажи и одежды! Судя по неуверенности в поведении, многие были здесь впервые, и я успокоился.
Вдруг на сцену вышел человек с микрофоном и пригласил всех стать в две линии, мужчины справа, дамы слева.
— Теперь повернитесь лицом друг к другу. Обе группы, сделайте шаг вперед, навстречу друг другу. Теперь еще шаг… Еще шаг вперед.
Так наши линии постепенно сошлись.
— А теперь, начиная с меня, каждый мужчина становится прямо против ближайшей партнерши. Кому не хватило партнера или партнерши — перейдите в соседнюю линию.
Против меня стояла темноволосая невысокая пухленькая девушка лет двадцати.
— А теперь станьте друг от друга на расстоянии полусогнутой руки. Положите руки друг другу на плечи. Прочитайте имя, написанное на стике партнера, произнесите его громко…
В нестройном хоре голосов я тоже произнес то, что прочитал:
— Диана.
Девушка громко захохотала:
— Не Диана, а Дайане. Разве есть такое имя — Диана? Хотя мне нравится, как это звучит. — Потом она посерьезнела и спросила: — Зачем вы так шутите? Это нехорошо.
— Что нехорошо?
— А то, что написали на стике не свое имя, а слово «Игор».
— Как не свое, меня так зовут.
— Не может быть, это не человеческое имя, — уверяла девушка.
— А чье же? — вступился за меня Джон.
— Так зовут ужасного монстра, чудовище, которое убивает людей. Человека нельзя называть таким именем… Разве вы не смотрели телевизионный фильм о монстре Игоре? — сказала уверенно маленькая Диана.
— Но ведь это старинное русское имя, — начал было я, забыв, что за этим всегда следуют вопросы о том, как меня пустили в Америку и не собираюсь ли я тут остаться… Конечно же Диана-Дайане спросила весь этот «джентльменский набор» и успокоилась только тогда, когда узнала все детали.
А потом началось хождение парами и какие-то детские подлезания под «ворота», образованные руками партнеров. Кавалеры менялись дамами, пары бегали, сходились и расходились.
— А теперь обнимите друг друга, — раздавалась вдруг команда, сопровождаемая веселым визгом партнерш.
Когда через полчаса объявили перерыв и все пошли пить кофе, мою рубашку можно было выжимать. Так продолжалось несколько раз, и я не заметил, как пролетело время.
Машина Дианы стояла где-то очень далеко, и мы с Джоном пошли проводить ее. Ведь улицы в одиннадцать вечера здесь до жуткости пустые. У нее была огромная черная ржавая машина с откидывающимся верхом, перехваченным во многих местах крест-накрест липкой лентой.
— Мне подарили эту машину в Армии спасения. Но верха не было, я сделала его сама. Мой папа — механик. Он починил мотор, и вот она ездит. Ведь без машины здесь нельзя…
Она открыла дверь. Внутри на ржавом железном полу стояло лишь одинокое сиденье водителя.
— Скоро я сделаю другие сиденья, — щебетала Диана. — Я занимаюсь различным рукоделием с группой дефективных детей и думаю с ними починить сиденья. Одновременно научу их этому.
Оказалось, что Диана умеет все это делать сама, потому что не раз помогала отцу — механику по автомобилям.
— Вы что, работаете преподавателем? — спросил я.
— Нет, — был ответ. — Я занимаюсь этим бесплатно, для своего Лорда. (Лорд — это значит «Господин», в смысле «Бог»). Это все от моей церкви…
— А чем вы вообще занимаетесь: работаете, учитесь?
— Школу я уже кончила, работы настоящей нет. Поэтому ухаживаю за престарелой семьей. Но это постоянная, на полдня, каждодневная работа. Они платят мне сто двадцать долларов в неделю, — сказала она гордо.
— Но ведь на эти деньги трудно прожить…
— Конечно, трудно. Но мне легко. Мне ведь ничего не надо. Я все делаю для него, для Лорда. Утром прихожу в церковь рано. Тук-тук. Лорд, открой к себе двери…
— И он открывает?
— Да, конечно. У меня есть ключи. Я ведь активистка, — смеется она. — Две вещи я люблю больше всего, даже три. Ходить в церковь, танцевать и петь, — продолжала она уже серьезно.
— А кто вы, Диана: католичка, протестантка, лютеранка?.. — спросил я ее осторожно.
— А никто. Просто христианка, — ответила она весело. — Вы знаете, как мы называем нашу церковь? Маяк любви. Джон, Игор, приходите к нам.
Когда мы с Джоном шли обратно к своим машинам, то долго молчали. Домой приехали к полуночи.
И вот снова наступило воскресенье. Утро прекрасного солнечного осеннего дня. Это утро нельзя представить без длинных рядов машин, стоящих у самых разнообразных церквей, без идущих по всем программам почти до полудня проповедей и церковного пения. Я понял, что за последние два года что-то изменилось в Америке. Но объяснила мне это норвержско-датская семья одного профессора университета. Оказывается, никогда раньше влияние церкви, желание людей ходить туда, не было столь велико. Сейчас по радио и ТВ все время обсуждается возможность принятия нового закона — об обязательной ежедневной молитве всех школьников во всех средних школах страны. Этому есть сильная оппозиция: не ясно, какую молитву должны читать американские дети — евреи, мусульмане, христиане редких в Америке религиозных групп. Многие считают, что написанная кем-то и произносимая в обязательном порядке молитва — это уже не молитва. Но узнать современную Америку образца 1982 года без церкви невозможно. Поэтому, например, сегодня я внимательно смотрел и слушал телевидение все утро, щелкал переключателем программ.