Пилоты Его Величества
Шрифт:
Чтобы бомбардировать его склады и скопления войск, а также ответить на налеты, была составлена с большим трудом 6 сентября группа из 12 самолетов, совместно с разведывательными отрядами.
Едва наши самолеты приступили к бомбардировке тыла, как немецкие истребители их атаковали. Тренированным атакам противника, да еще более сильным, наши истребители противопоставляли смелость и дерзость – и счастье нам улыбнулось: нами сбит наиболее мощный боевик, «двухвостка». Два наших самолета подошли к нему почти вплотную. На одном из них был отважный летчик поручик Лебедев, который затем геройски погиб 13 сентября в эскадренной битве. Эта «двухвостка» загорелась в воздухе и, падая в огне и черном дыме, произвела сильное впечатление как на противника, так и на группу, вдохнув в нее уверенность в борьбе и с неравными силами. В ответ на этот полет противник предпринял 13 сентября большой налет на Луцк – эту богатую цель для бомб.
Наша передовая специальная телефонная связь была при каждой дивизии армии и пользовалась особым преимуществом: «Авиация – вне очереди», – тотчас же сообщила в центральный штаб и на аэродром, что 16–20 самолетов идут через Киселин на Луцк. В это время от группы в воздухе, на барраже, был патруль из трех самолетов, еще группа имела только 5–6 машин на аэродроме. Патруль был тотчас же ориентирован знаками о месте противника, и одновременно поднялись 4 самолета на его усиление.
Спустя приблизительно четверть часа со времени оповещения о противнике наши 7 самолетов уже встретились с его 18–20 машинами в нашем непосредственном тылу. Так завязалась первая воздушная эскадренная битва в истории России. Эта битва представляла собой изумительную картину. В объеме, казалось, одной версты носились самолеты, как листья осенью, осыпая друг друга пулеметным огнем в течение каких-нибудь трех минут. Небо, казалось, стонало, оглашаемое трескотней пулеметов, гулом моторов и свистом полета нападающих машин. Противник был сильнее, да, кроме того, наши самолеты вошли разновременно в бой, так что каждый имел против себя двух-трех немцев. Битва явно неравная, и тем не менее небо осталось за нами. Большая битва (по времени) и большая удача, и цель достигнута – противник принужден был уйти к себе.
В этой битве мы потеряли один самолет с двумя летчиками, но и сами ссадили двух немцев, кои снизились за окопами, при этом один из них перевернулся – скапотировал. С этого дня фронт окопов как бы стал и фронтом авиации. Полеты противника в наш тыл резко упали, встречая постоянно на своем пути патрули перевооружающейся группы. Когда же врагу удается проникнуть незамеченным в наш тыл, то не всегда благополучно ему удается вернуться к себе. Бои постоянны – то и дело противоаэропланная артиллерия, наша и противника, обстреливает самолеты, куда слетаются патрули для боя и выручки своих разведчиков.
Невольно напрашивается сравнение. В сущности, какая жестокая преемственность и разительная аналогия! Как и на протяжении минувшего века, Россия вела свои последние битвы не численным превосходством своих сил, а боролась по преимуществу силой порыва и духа, подчас расточая неиссякаемый запас своих материальных и духовных сил. Брала же Россия Измаил с значительно меньшим числом войск и даже без достаточной артиллерии, когда на приступ этой первоклассной крепости шли казаки (около трети осаждающих) только с холодным оружием! Севастопольская кампания отмечена явно устарелой винтовкой, а также сильно устарелым флотом. В последнюю Турецкую кампанию наша артиллерия была беднее турецкой. Недостаточность артиллерии еще более характерна и пагубна в Японскую и Великую войну, что влекло за собою тяжелые потери и совершенно изменяло обстановку борьбы. История русской авиации в последнюю войну являет собою ту же вековую печать духа и порыва, но ту же бедность, а часто просто негодность технических средств.
Как и раньше, только мужество и приверженность долгу, смелость и лихость до дерзновения отдельных начальников и их частей вершили порой даже чудеса, а не только спасали положение, несмотря на слабость снабжения. Так было и в русской авиации в эту войну.
Наш знаменитый и несравненный, поистине легендарный А.А. Казаков, в то время ротмистр, а к концу войны полковник, только он один имел около 60 боев и встреч за два с половиной месяца после описанной битвы. Надо отдать должное справедливости – он обладал исключительной доблестью, за что – плюс к тому и личные качества прекрасного рыцаря, действительно без страха и упрека, – он пользовался неповторимой всеобщей любовью, авторитетом и глубоким уважением всей русской авиации, восхищавшейся величием его духа в соединении с простотой и скромностью. Не только русская авиация, но и противник знал его, уважал и боялся. Помимо какое чувство гордости и радости вызвал во мне один немецкий авиационный журнал за 1917 год, который мне случайно попался в Тифлисе весною 1918 года, где я дважды прочитал о подвигах ротмистра Казакова и о подвиге капитана Крутеня. Не многих судьба так оберегала, как Казакова, чем еще ярче отмечала его избранность, ибо очень часто он возвращался на самолете с пулеметными пробоинами. Когда его первый «Ньюпор», который он так трогательно любил, несмотря на наличие другого, лучшего, был отдан в ремонт, то его корпус нужно было полностью перестроить, настолько много в нем было пулевых пробоин.
Нельзя не упомянуть тут же и о другом, также исключительном и легендарном герое русской авиации – капитане Крутене, командире 1-го истребительного отряда, а затем и 2-й истребительной группы. Высокая роль 1-й истребительной группы вызвала создание еще трех таких же групп на важнейших участках фронта. Весной 1917 года 1-я группа, ротмистра Казакова, занимала фронт южнее Тарнополя и почти до румынской границы. 2-я группа, капитана Крутеня, сформированная им весной 1917 года, занимала фронт к северу от первой и до Радзивиллова, с центром в Тарнополе. 3-я группа, капитана Аргеева, сформированная летом, занимала фронт с центром в Молодечно. 4-я группа, капитана Заметана (позже капитана Кульвинского), сформированная осенью, занимала фронт с центром в Двинске.
Надлежит совершенно особенно отметить и оценить неповторимые боевые и личные качества ротмистра Казакова и капитана Крутеня и их роль в русской авиации. Эти летчики-герои ушли в иной мир вне ратного боя. Капитан Крутень еще в конце лета 1917 года под Тарнополем, возвращаясь с фронта на аэродром без бензина, планируя, врезался в землю и разбился.
Полковник Казаков в 1919 году под Архангельском, и тоже в конце лета, когда на крутом подъеме от земли его мотор внезапно остановился, тоже врезался в землю и разбился.
Ныне, спустя более двадцати лет с начала войны, когда авиации уделяется столько внимания повсюду, подлежит особенно отметить самые яркие проявления высокого чувства доблести в исполнении долга летчиками русской авиации.
Военные летчики полковник Казаков и капитан Крутень представляют собою именно тот облик героев воздуха, на морали и подвигах которых должна бы возродиться русская авиация.
Генерал-майор И.К. Спатарель
Канун
В октябре 1910 года меня призвали в армию. Врач осмотрел меня, пощупал руки, ноги и крикнул: «Годен!» Я и в самом деле был крепок. Очень хотел попасть в воздухоплавательную роту. Знал: есть приказ направлять лиц, окончивших технические училища, в инженерные части. Но такие же парни, как я, ожидавшие во дворе решения своей участи, сказали, что надо дать писарю взятку. Я помнил, что отец учил честности. А большевик теперь Гриша Кузнецов не раз говорил о незамаранной чести рабочих. Да я сам уже понимал: середины нет – человек может быть чист или грязен. Взятки писарю, как, впрочем, никому за всю свою жизнь, я не дал. И был назначен в пехоту.
Красные казармы. Каменный глухой забор. Зуботычины унтеров. Зубрежка фамилий, имен, отчеств, званий и титулов всех родственников царя, их тезоименитств, то есть дней рождения, и… муштра под залихватскую и тоскливую песню: «Соловей-соловей, пташечка…» Все это угнетало и бесило.
Но однажды для знакомства с новобранцами к нам пришел командир роты капитан Иегулов. Обходя строй, он разговаривал с каждым. Наконец подошел ко мне. Я увидел невысокого худощавого офицера лет сорока пяти, в поношенном, но опрятном мундире. На смуглом лице – добрые глаза, понимающие, как трудны для солдат первые недели службы. Узнав о моем образовании и специальности, Иегулов удивился. Спросил, где бы я хотел служить. Задал даже совсем необычный для старой армии вопрос: