Пинг-понг жив
Шрифт:
В лучшем для меня отделе, кондитерском, выбор был побогаче, и то не ровен час снова пирамиды, только из коробок с сухарями, и продавщица затерялась, словно детей делает с грузчиком, чуть отойдя от кассы.
Казалось бы нам, ротозеям, какая разница, кто чью песню поет, лишь бы выводил душевно. Редко кого тревожит, что если Икс поет песни Игрек, то по житейскому обыкновению из них двоих один норовит сгинуть, а другому вся моржа под хвост попадает? Икс на коне, Игрек в забвении или, напротив, Игрек фореве, Икс починяет примус. В лучшем случае делят меж собой славу и деньги, кому что больше нравится, - если, конечно, они вольны распоряжаться участью. Даже патриархи не всегда вольны. Лука, Матфей, Соломон, Иеремия, etc.
– группа, прости господи, товарищей, чьих откровений дело - самая популярная книга на Земле, и что же они имели? Подозреваю, что nihil. Но златоусты довольствовались Царствием Небесным, им наши пошлые искушения как слону дробина, а вот касаемо наследников - вопрос, возможно и нет среди них благолепного единодушия, но никто пока голос не подал. Значит, наследственость не подкачала. Нам, муравьям, тем более стыдно роптать. Все великое и лучшее родилось безвозмездно, пусть бы Игрек остался горд на свой манер, Икс - на свой. Однако Настя попала совсем в другой переплет, хоть и не тщилась войти в большую игру, она, как патриархи, - еще раз прости Господи, - не за славу и не за деньги, за что же ее было наказывать...
Но пока Марсик
– за "вершину" свою отдувался, неловко ему было за Эльвиру Федоровну перед Анастасией. Бывает. У многих. Но у Марса все было чересчур и зашкаливало в противоположные страсти. Но это уже общее место - детская амбивалентность, кого спасаю - замурыжу до смерти, это все известно и легализировано классикой мелодраматического жанра. А толку!
В итоге коллизии были прикрыты ростом благосостояния. А если учесть, что Марс обожал вводить в заблуждение - даже не только из-за выгоды, а из любви к искусству, - то я поверила Ваце на все сто. Глупая воспаленная планета, якобы такая близкая, что человечество вечно планы на нее имело. Вот кто точно не "как патриарх", кого торкали и слава и деньги - но дискретно, непредсказуемо, как придурочный петух в одно (да в любое!) место клюнет - так и торкают, а в промежутках - душа алмазная, Дарвин, теории, все дела. Главное - гениальный сводник, кого надо с кем надо сводил, - и через это выходили правильные дела, дети, альянсы. Настя пропала, а отчим попер в гору - и все началось с Марсика...
...на могилу к нему сейчас никто не ездит. Далеко она. Да и нет его там, мне кажется, хотя сдается, что стыдно поддаваться штрейхбрехерству мегаполиса навроде "ехать, долго, не поедем..." У него сосны, окраина деревни - нет, он определенно не вынес бы глухого затишья. Кощунственно и невозможно, но справедливей было бы рассыпать его в самой гуще центрового оживления, в точке welcom to kabaret, в точке пространственной, временной, метафизической и виртуальной одновременно, в Точке с зазывно трясущейся стрелкой в сторону сиюминутного пира. И тогда Марсик продолжал бы свое завлекающее ремесло. Впрочем, он и без того продолжает: хожу по городу, а он рядом зудит: вот здесь я жил, а здесь мог бы, а туточки, помнишь, нам дали пострелять из ненастоящего пистолета...
Тогда Марс переименовался в агента. Не он один, хлопотливое занятие это - для всякой твари от лифтера до академика, смытые новыми ценами беспечные путники с надеждой вкушали агентской доли, но не всем хватало пороху дотянуть до первой прибыли, которая каплей материального смысла приводит в норму желудок и лицо. Однако Марсик тепло устроился, агентствовал в богемной сфере, - и у него получалось. Оставалось приветствовать удачливого торговца в себе, что Марса смутило настолько, что он норовил спихнуть растропное "Я" в реку или спрятать в подпол. Но дабы не сконфузиться перед публикой, не обнаружить обывательских метаний, в нужный момент Расторопный Джин с помытой шеей являлся как лист перед травой. Куда деваться, Марсик любил эту игру, деньгам приятно удивлялся, как сопутствующему банкету, как празднику, словно повседневность оплачивал из других средств. Выйти вечером с новой стрижкой, в куртке отставного летчика и обаять - вот пик удовольствия! Вытянуть как можно дольше ту ноту, когда барыш - еще дурной тон, но вопрос уже решенный, он уже в стадии алхимического перехода из замысла в материю, но пока не отяготил обязательствами, не замутил вдохновение. Сначала о сделке как будто нет речи, сперва китайская вежливость, уместно рассыпаться о том, о сем, и вдруг показушный декор тихо треснет в самом живом месте, симпатия оплодотворит симпатию, найдется общая Дженис Джоплин или Патти Смит, или Ортега-и-Гассет, или Джером. К. Джером, или Андрей Рублев, или, не к ночи будь помянут, П.П.П. (Пазолини, конечно). Общее пристрастие меняет окраску происходящего как психоделик, сама видела, находясь однажды в культурном шоке: оказалось, Марс столь же болтлив на языке мира, сколь и по-родному. Брела за ним опять в смутном статусе младшей фрейлины, он - в диких фиолетовых ботинках; сказал, оглядев меня усмешливо: "Я сейчас на одну встречу. Твоя задача - хлопать глазами. Можешь и не хлопать, просто вызывать доверие, его же и демонстрировать". Я спрашиваю, дескать, доверие какое? Оно ведь разное бывает, кроме всего прочего, вызывать доверие и выказывать - не одно и то же. Он отвечает: "Не усложняй. Доверие пастушкино". О кей, пошли. Мы прибыли в темный бар, там Марсику пожал руку улыбчивый большеглазый потомок викингов из типа обаятельных подозреваемых наследников в английских романах... в того же фасона ботинках, как у Марса, только рыжих. Они тут же промеж собой залопотали, мне налили виски, не нюханного доселе. Что ж, гнилой и благородный вкус. Мне тут же захотелось вставить слово, Марсик, как будто это предвидев, спросил меня о совершеннейшей чепухе - скоро ли отмотаю свой университет. Я собрала в пучок все знакомые европейские идиомы - мне уже казалось, что будет мило заговорить на языке "оригинала", даже и утопая в невозможных транскрипциях. Меня поняли без фанаберий, виски - решительный демократичный напиток, при всей родовой неопределенности для русского уха на вкус он очевидно мужского пола. Захотелось еще - и выпить, и лясы поточить, первое без второго никчемно. Но мне особенно нечего было развивать про университеты, иное, достойное молодых аристократов в голове не шевелилось, как это всегда бывает, если лихорадочно меняешь тему. "Пей еще, - сказал Марсик.
– Тут такого никогда не будет, это тебе не "Джонни Уокер"..." Я послушалась, хотя аргумент мне остался не ясен. До сих пор не знаю, чем плох "Джонни", но при случае не премину снобски фыркнуть в его сторону в память о хорошем. Неловко перед непригубленным "Уокером", ну да с него не убудет, я думаю. В память о хорошем еще не то оговоришь. Хорошего, кстати, получился не особенный излишек: глядела потом на сумеречное движение в окне. "Они" там мыкаются, ползут по скучным причинам, а я тут вне графика прожигаю вечер. В другие дни так же ползу, даже хуже. Мелькнула и тут же пшикнула вспышка привычного отчаяния - остаться бы с Марсиком на каждый день и подружиться с чертом в табакерке, так нет - пропадет на полгода, а у самой у меня получается другое веселье, трудное, бедное, сумасбродное, да и не в том перец - с Марсом даже если тихо, то все равно с огоньком и время на мозжечок не давит, и балкон с панорамой, да пусть даже и первый этаж с видом на собачье дерьмо - все равно с Марсом лучше и безнаказанно, и свою бутыль можно распивать в заведении, в тепле, а не в парадной - это к примеру...
Не помню, что было дальше. По мне так действо напоминало встречу неблизких товарищей по Гарварду. Именно тогда Марсик договорился о продаже "Ифигении". Сказал, что я принесла ему удачу, но больше так особо в бары не звал, управлялся собственной легкой рукой, мой антураж в качестве персонажа позднего примитивизма уже не требовался. Анастасия все худела, "обострялась", словно сглазили ее, худела не по-хорошему, по-чахоточному. У нее и так ничего лишнего в габитусе не
– можно долго колупаться в моралях, но кто-нибудь все равно попадется в мясорубку, дай бог чтоб не ты. У Вацлава и Марсика вполне хватало материала на одного из Аллеи Звезд, нашей или ненашей, с ними опасно было водиться...
"Девочка, с которой детям не разрешали водиться" - помнится, была у меня такая книга в детстве. Немецкой писательницы. Немцы-австрийцы в искусстве отличаются крепкой воспитательной жилой. В сочетании с изуверскими вехами в их истории это приобретает зловещую окраску. Госпожа Метелица, упомянутый Карлик Нос, "Горшок каши"...
– все они сводятся к труду и смирению, а в награду получишь выстраданную полную чашу, иногда - как в случае с "горшком" - чересчур полную. Получишь.Может быть. А, может, и свихнешься, и станешь пропоповедовать верхом на ящике из под пива посреди Вены как ублюдок, начавший Вторую мировую. С одной стороны, идеи германских сказок полезны. С другой стороны, не для всех. Только для детей с устойчивой психикой. По-моему, их все меньше и меньше. Вот у французов - полный хаос сознания и совершенно немотивированный бред. Одна Красная Шапочка чего стоит, а также Спящие Красавицы, Ослиные Шкуры и волшебные тыквы. Причинно-следственные связи отсуствуют, итог сопровождается нездоровой эйфорией, что касается подсознания - страшно и подумать. Взять Золушку. Меня всегда настораживала ее нечеловечески крошечная туфелька. К несчастью, обувь - старинный эротический символ, означающий женский половой орган. Налицо намек на гинекологическую патологию под названием "детская матка". Если принц (тоже, надо заметить, с признаками вырождения в облике) из всего королевства выбирает именно эту девушку, то монархии конец. "Детская матка" редко умеет рожать, посему, я думаю, старик Перро вкрадчиво накликал французскую революцию. Такие они, французы, все у них через одно место, только не через то, что у нас, через соседнее. В общем со сказками осторожней. Вскользь, не акцентируя... И поближе к скандинавам: борьба со стихией укрепляет им "орган радости", порождаемые коим милейшие фантазмы в виде Карлсона, Нильса и Мумми-троллей, смягчают мир. Английская Мэри Поппинс тоже сойдет. Что касается прочих континентов, то все хорошо, что в меру...
Только одна добрячка полоумная Настю оправдывала. Говорит мне про нее:"Бедная, бедная, ей бы скорее девочку родить, именно девочку, потому что она отнимает у матери Острие. Мальчик берет у отца, девочка - у матери, так должно быть..." Ну и бредни! Что за "острие" еще?! Чокнулись все на фаллофатализме - вершина, острие. Добрячка отвечает: "Не бредни. Острие - это связь с Высшим миром. Острие - на макушке. У кого работает, у кого нет, кому бывает и вовсе не нужно. Без острия творить невозможно..." И в общем выходило, что все хорошее в человеке - от острия, этакий золотой наконечник башки. Я возмущаюсь - а дети, мол, причем. Она улыбается, это, мол, объяснять долго, не сегодня. Я не унимаюсь. "А как же, - спрашиваю, - например, Цветаева? Родила рано, и девочку вначале, а острие у нее, твое загадочное, только заострялось?!" "А ты помнишь, какая у них у всех судьба жуткая? Помнишь?" - и мерещится мне, что глаза ее горячие, как у Богородицы, неотвратимо приближаются сквозь накрывающую оторопь. Я не осталась у нее ночевать тогда, потому что юродивым как возразишь? Это мне мне уже по возвращении пришло: бывает же и сыновей пятеро, и дочерей не одна, тогда как? Раздел острия? Хорошая мысля приходит опосля. А как и впрямь я ничтожество и представить не могу первопричин бытия и небытия, я не знаю методов бога, мне жалко до мигрени Цветаеву, и детей ее, и всех детей вообще... а что если Добрячка не набрехала?!
Разыскать бы эту дурищу теперь, поклониться в пояс - пусть все-все мне расскажет. Если жива еще. Господи, оставь хотя бы оставшихся живыми.
(... только без пафоса, потому как сдается мне, что наша пунктуация имени Розенталя в просьбах ко Всеблагому неуместна).
Итак, отчим, отпраздновав эпохальную победу, занемог. Как только продали портрет Ифигении, так тут же и скопытился, словно у него все внутренние органы увеличились по-нехорошему и результаты показывают грустные. С досады, наверное. Старику как не заерзать: раз одну картину можно продать, значит и вторую, а вдруг с настиным авторством зря накуролесили, вдруг можно было без экивоков свое имя обнародовать, а сейчас поди ж ты, проясни дело. Глупая история. Особенно деталь ее в нижнем углу: первые свои творения рассеянный кладовщик не подписывал - зачем, если открывался только голубкам на карнизе да паре приятелей. Потом научили, как надо. Хоть и считал это тщетным пижонством - а фамилию свою, никакими правами не защищенную, простецкую, царапал. На том Марс Григорьевич и погорел.
Смешно звучит - Марс Григорьевич. Мы ошибаемся в самом очевидном. Потом рассчитываем аномальный спин-эффект и от чего Луна никогда не повернется к нам изнанкой, - все предусмотрим, но провал обеспечен от того, что в кузнице не было понятно чего. Пока же провал не наступил - золотой век ожидания. Марсик с Анастасией и как ни странно с Вацей собрались в Биарриц. Получилось так, что гонорар Марсик просадил на путешествия. Но отчиму тоже досталось - на лекарства. Каждому - свое. Почему Биарриц и не тот ли самый... и с какой стати замахнулись - да там и пукнуть нельзя бесплатно?!
– все эти пузыри мои повисли в воздухе, потому Марсик позвонил и спросил первым, не знаю ли я, где можно купить платифилин. У меня одно время родственница работала фармацевтом, - потому и спрашивал, какие-то перебои тогда были с лекарствами. И заодно поразил мое воображение курортом декадентских гениев, болезнью отчима, заботой своей об оном отчиме, а также настиным сиротством: оказывается мама ее уже давно лежала в желтом доме... Я только охнула, не успев рассортировать хорошие и плохие новости. В поздней версии Вацлава бытописательская позолота померкла. Марсик действительно суетился для "папочки", но поистратился на него не сильно, на радостях загулял, решил всенепременнейше посетить с первых денег всякие заграницы - ну как было не наплести простофилям про Биарриц!
– а ехали, конечно, в Польшу, потому что у Вацы там родня и можно бросить якорь.