Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Хазан Владимир

20 января Новомейский писал ему в ответ ( RA):

Письмо Ваше от 7 янв<аря> получил. Благодарю. Бурцеву посылаю 20 фунтов – десять за Вас и 10 за себя.

На том дело вроде бы и кончилось. Но Владимир Львович не отставал: 30 января он пишет Рутенбергу новое письмо, в котором красной нитью проходит все та же мобилизационная тема неусыпной борьбы с большевиками:

Дорогой Петр Моисеевич!

Вот уже месяц как я получил от Вас письмо, где Вы обещали прислать мне ответ Н<овомейского>. Но ни от Вас, ни от него больше не было писем. Неужели тут дело заключается в недоразумении и я написал не по томуадресу, по которому хотел написать? В моих письмах я, конечно, не поднимал и не имел в виду поднять никакого личноговопроса. В случае ответа я имел в виду Вам обоим написать о том, что меня волнует как политического деятеляи что, как мне кажется, не может не интересовать Вас обоих. В политическом отношении

мое положение, как оно ни трудно, блестяще. Яимею возможность выступить в политике так, что меня услышат и друзья, и враги. У меня не только блестящее положение политическое благодаря прошлому, но у меня покаесть и силы, и желание бороться с большевиками. Говорю «пока»,потому что при моих 73 годах и при той жизни, которую мне пришлось вести последние годы, силы, несомненно, убывают, а может быть и катастрофа. Но «пока»,повторяю, я еще могу бороться.

Вот на эту тему я и хотел с вами обоими списаться. Думаю, что я на это имею право. Я и в настоящее время борюсь за то же, за что боролся и в 1905 г. (как и раньше, впрочем), когда мы встретились. Знаю, чем Вы были в 1905 и 1906 гг., знаю Вас как автора статей, помещенных у меня в «Былом» в 1909-10 гг. Знаю Вас и Ваше настроение в 1917 г. и потом, в 1918 г., в тюрьме у большевиков. При дальнейших встречах я не заметил у Вас отрицательного отношения к тому, чем мы жили раньше и чем я живу теперь.

С Н<овомейским> я встретился в 1915 г., он был тогда анархистом, против войны и, по-видимому, не понимал, как я могу быть государственником и во время войны быть против немцев ³¹. Но, конечно, он тогда меня ни в чем не обвинял. Потом он был с большевиками, горячо их защищал, пока не разочаровался в них. По поводу его воспоминаний в Америке я его приветствовал, хотя решительно был против его большевистского периода. Затем я слышал, что он в последующие годы еще дальше ушел от большевиков, и нынешняя его жизнь не имеет ничего общего с большевизмом.

Вот чтомне и позволило обратиться к Вам и к нему с вопросом, что если бы я увидал с Вашей стороны желание выслушать меня и предложить Вам конкретные проекты подготавливаемой борьбы с большевиками.

Но, разумеется, если бы я узнал, что Вы оба ушли в сторону от того, что нас всех трех волновало раньше, и даже против того, то я не делал бы попытки писать Вам. Ведь я не имел в виду, конечно, ничего личного, но только исключительно политические вопросы.

Вот почему Вы поймете меня, что меня изумляет и молчание Н<овомейского> (несколько месяцев тому назад я ему писал письма и не получил ответа), и Ваше молчание. Ведь даже если Вы в настоящее время не хотите говорить о политике, то и в этом случае все-таки в порядке обывательском Вы могли бы оба мне ответить и разъяснить мое недоразумение. Во всяком случае прошу Вас мне ответить.

Ваш В. Бурцев

После этого письма Рутенбергу пришлось в аккуратной, но вместе с тем предельно ясной форме изложить свою позицию. В общем виде она сводилась к фразе, которую несколько шокированный Бурцев воспроизводит в ответном письме от 18 февраля: «Бороться сейчас с большевистским правительством время неподходящее». В этом письме он писал:

Дорогой Петр Моисеевич!

В конце Вашего письма Вы пишете: «Мое мнение, между прочим, что весь мир переживает сейчас очень критическое и очень опасное время. Россия тоже. Бороться сейчас с большевистским правительством время неподходящее».

А Н<овомейский> так же смотрит?

Это ужасно!

Я остался при прежних моих взглядах на борьбу с большевиками и хотел с обоими вами серьезно поговорить о деле чрезвычайно важном, которое, несомненно, будет иметь большиепоследствия. Вы оба теперь в таком положении, что могли бы серьезнопомочь нам в наших планах. Когда будете в Париже, я хотел бы с обоими вами поговорить по душам.

Ваше письмо я получил 4-го февраля и сейчас же написал Вам ответ. Но я его не послал, между прочим, и потому, что Вы в письме пишете, что Н<овомейский> и от Вашего имени и от своего что-то мне послал. Сообщите ему, что вот сегодня18-го я от него ровно ничего не имел.

Ваш В. Бурцев

P.S. Известите меня о получении этого письма и долго ли Вы намерены пробыть в Лондоне и куда оттуда поедете?

Общий призыв автора письма к антибольшевистской борьбе обоими палестинскими инженерами поддержан не был. Воспринятый Бурцевым с нескрываемым удивлением отказ Рутенберга и Новомейского влиться – что подазумевалось как бы само собой – с денежной помощью в «конкретные проекты подготавливаемой борьбы с большевиками» диктовался не только, как было сказано выше, их надеждой на СССР, в котором они видели потенциальную политическую силу, способную выступить против нацизма в защиту европейского еврейства, но и объяснялся некими, что ли, частными обстоятельствами: у того и другого там оставались близкие родственники.

Именно в это время Новомейский начинает предпринимать шаги для того, чтобы вывезти из СССР в Палестину своих брата и сестру. Причем поехать за ними он намеревался самолично. Проблемой разрешения на его въезд в СССР занимал-с я Виктор Александр Джордж Роберт Литтон, английский дипломат, государственный и политический деятель, внук известного английского писателя Э. Дж. Булвера-Литтона (1803-73) ³².

25 мая 1936 г. Литтон предложил Новомейскому обратиться к советскому послу в Англии И. Майскому (наст. фам. Ляховецкий; 1884–1975) с просьбой о въездной визе ³³. Понимая, что такое обращение ни к чему не приведет, Новомейский старался убедить Литтона сделать это по дипломатическим каналам от его, Новомейского, имени. Обсуждение данного вопроса тянулось долго – больше двух с половиной лет. В итоге Литтон действительно обратился к Майскому, прося его содействия в этом деле. Видимо, проконсультировавшись с Москвой, Майский ответил Литтону 27 февраля 1939 г., который 2 марта переслал это письмо Новомейскому в Палестину:

Dear Lord Lytton,

Thank you for your letter. So far as Mr. Novomeyskys desire to visit his sister this year is concerned, he can of course make an application for a visa for such a visit in the ordinary way. At the same time you will appreciate, that in addition to the fact that permission for the granting of the visa rests solely with the authorities in Moscow, the regulations are somewhat more stringent than was the case previously – and this for reasons outside of our control. I cannot, therefore, say with any certainty whether or not Mr. Novomeyskys application would be successful.

Yours sincerely,

I. Maisky ³⁴

Нам неизвестно, продолжались ли дальше старания Новомейского, связанные с получением советской визы, или, уловив в интонациях Майского прозрачный намек на бесполезность таковых, он оставил в покое это предприятие. По крайней мере, доподлинно известно, что в Советский Союз Новомейский не ездил. Но позволить себе какие-то антисоветские выступления, а тем более участие – в любой роли – в проектах такой одиозной для Москвы фигуры, как Бурцев, он, конечно же, не мог, даже если бы всецело разделял его идеи. Поступить так означало поставить под удар живших в СССР сестру и брата.

Примерно то же самое можно сказать о Рутенберге – с тем разумеющимся отличием, что в его планы не входило посещение России и эвакуация оттуда родственников, которым как-то удавалось ладить с правящей властью. И не только ладить, но даже выезжать за границу. В частности, он встречался в Лондоне с сыном Женей, который выезжал туда и в научные командировки, и на лечение. После одной из таких встреч Рутенберг писал сестре Розе в Ленинград (. RA, копия):

23. X <1>936

Розуня. Совершенно завертелся и не мог спокойно сесть до сих пор написать тебе письмо. А я здесь уже вечность. Несколько недель. Кругом все так нелепо трагично, трагично, п<отому> ч<то> так нелепо. Безнадежно. И почему-то природа так устроила, что видишь более или менее ясно и на твое несчастье идиотски раздражаешься нелепостью других и собственной нелепостью. Правда, вероятно, не такая трагичная. Возраст и другие элементарно простые причины, чисто индивидуальные, делают все мрачное. Молодым все кажется гораздо «благороднее».

Говорил несколько раз с Женей об Ирине. Очевидно, ничего из этого не выйдет. Если бы нажал, он, вероятно, послушался бы. Но в таких случаях не следует пользоваться силой. Сломаешь человека. Он очень хороший парень. Но трудно его европеизировать. Надо ли? Его брат его подметки не стоит с точки зрения порядочности. Но уделять ему много времени, к несчастью, не могу. Он, очевидно, очень хороший, компетентный специалист. Пребывание здесь ему научно много дало. Доктора его еще не видел. Но, по-моему, он фактически далеко еще не в порядке. В чем дело, не знаю. Хотя много поправился.

Уезжаю отсюда в конце будущей недели. Пиши все-таки сюда. Немедленно. Перешлют, если не застанешь, письмо. Что тебе надо прислать на зиму?

Сердечный привет Марку и детям. Обнимаю тебя.

Пинхас

<На полях:> 7. XI. Сейчас уезжаю. Отправлю это письмо из Парижа. Может быть, смогу еще написать спокойнее.

Пиши в Хайфу.

Проблема моральной ответственности за родственников и непрекращающейся финансовой помощи им для Рутенберга существовала и была весьма актуальной до последних дней. Мы вовсе не стремимся вывести только из нее его симпатии к СССР, однако не подлежит никакому сомнению, что для объяснения столь сложной и неоднозначной личности, как Рутенберг, необходим тщательный учет различных, зачастую противоречивых сторон и тайн его внутренней жизни. Простая констатация чисто внешних проявлений – публичных высказываний и пр., при всей их безусловной важности, может оказаться и зачастую оказывается, как, например, в приведенном выше высказывании Вишняка о Рутенберге, якобы покоренном успехами большевиков, лишь частичной правдой…

_________________________________________________________

1. Впервые в виде статьи: Хазан 2008а: 304-35.

2. Седых 1979: 90.

3. О беседах с Белецким о «Протоколах сионских мудрецов» в камере Петропавловской крепости см. у самого Бурцева (Бурцев 1938: 77–80).

4. Эта неоднозначность вырастала из «особенностей» бурцевской «профессии», представлявшей собой, с точки зрения привычных норм морали, весьма рискованное предприятие. Сам Бурцев в книге воспоминаний с гордостью рассказывал «забавный эпизод», который произошел во время заседания третейского суда по делу Азефа, состоявшего из Г.А. Лопатина, П.А. Кропоткина и В.Н. Фигнер (заседание было посвящено допросу бывшего сотрудника охранки М.Е. Бакая):

Во время допроса Бакай приводил разные соображения, почему Азеф, по его мнению, должен быть провокатором. Для этого он сообщал разные факты, цитировал слова охранников, рассказывал о технике сыскного дела и т. д. Но он видел, что и судьи, и обвинители, все кроме меня, не только не верили ему и не были с ним согласны, а просто-та-ки не понимали его. Он всячески старался помочь им понять то, о чем он рассказывал, и вот однажды сказал им:

– Нет, вы этого не понимаете! Вот В<ладимир> Л<ьвович>, он рассуждает как настоящий охранник!