Пионеры Вселенной
Шрифт:
Сегодня день выдался ветреный, но сухой и теплый. Стрешнев с утра писал письмо Лизе, а после обеда направился в лес. Заброшенная просека завела его в самую глушь. Свернув в сторону и облюбовав уютную полянку, он присел на старом широком пне, в тени березы. В лесу пахло прелью и пьянящим запахом молодой лпствы. Звонко, заливисто пели малиновки, да в вершинах упруго шумел ветер. На душе было вольготно, и мысли Стрешнева невольно полетели в далекий Петербург, где осталась его возлюбленная.
«Как-то она отнесется к моему письму, где я описал Боровск и тот неожиданный прием, который был мне
Стрешпев хорошо помнил, что с той поры, как Лиза познакомилась с Николаем Кибальчичем, он стал замечать и чувствовать в ней какую-то отчужденность. Правда, внешне их отношения почти не изменились: Лиза была приветлива и внимательна, но Сергей уже не видел прежней задушевности и теплоты. Вначале он объяснял это усталостью, утомленностью Лизы, а потом понял, что она полюбила Николая.
Стрешнев подавлял чувство ревности, он сам горячо любил Кибальчича, считал его во всех отношениях более достойным и потому – не осуждал Лизу. В то же время он не имел сил от нее отказаться и делал вид, что ничего не замечает… Он продолжал бывать у Лизы и вел себя, как подобает жениху.
В душе Стрешнев надеялся, что Кибальчич, как человек высшего благородства, ни за что не согласится связать с Лизой свою судьбу. К этому было две причины. Первая состояла в том, что Лиза была невестой его друга. Вторая же причина была еще более важной: Николай встал на путь революционной борьбы, который мог привести его к гибели. Поэтому он не мог жениться. Не мог обречь свою возлюбленную на страдания и муки.
Стрешнев надеялся, что между Николаем и Лизой неизбежно произойдет объяснение, и Лиза, перестрадав, должна будет образумиться… Он надеялся, что и родители Лизы сыграют свою роль… Они были всецело на его стороне и считали вопрос об их браке решенным. И все же Стрешнева мучили сомнения. Он страдал, однако не показывал вида и ждал…
Весть об аресте Кибальчича его поразила. Стрешнев понял, что теряет друга навсегда. Он видел, что Лиза была убита горем, и молчал о своей любви. Он вел себя как брат, как искренний друг, так же горячо любящий Кибальчича, и говорил лишь слова утешения:
«Лиза, милая, я сейчас молю бога лишь о том, чтоб Николаю даровали жизнь. Каторга, крепость, но только бы жить! И будем надеяться на милосердие…» И Лиза была ему благодарна…
В тот роковой день, когда Кибальчича везли на казнь, он, закричав из толпы: «Прощай, Коля! Прощай, милый друг!», был схвачен, Лиза прониклась к нему уважением.
Стрешнев думал, что уже никогда не увидит Лизу… И вдруг, когда ему объявили о ссылке в Калужскую губернию, пришла она, Лиза, и сказала, что готова ехать с ним куда угодно. Теперь в глухом лесу Стрешнев вспоминал это свидание, как сновидение, и верил и не верил.
«Да, да, конечно, у меня была Лиза. Но точно ли она сказала, что готова разделить мою участь и согласна ехать в Калужскую ссылку? Не померещились ли мне ее слова? Я так был потрясен и взволнован…»
Стрешнев встал, обнял березу и долго стоял, слушая, как пели малиновки.
«Конечно, Лиза не перестала любить милого, несчастного Николая. Но разве я могу ревновать? Если не сейчас, то потом в ее сердце найдется уголок и для меня. Я буду стараться заслужить ее любовь…»
5
Оглядевшись, освоившись, Стрешнев с горечью узнал, что в Боровске, кроме уездного училища, нет иных учебных заведений. О создании реального училища только велись разговоры, а о гимназии даже и не мечтали.
«Что делать? Как жить? Где искать службу?.. Правда, есть кое-какие сбережения, но долго ли на них протянешь?..»
Стрешнев решил справиться о вакансии в уездном училище и, тщательно вычистив вицмундир, явился к директору – благообразному старику с седой бородой, расчесанной на две стороны.
– Честь имею представиться – бывший учитель словесности ее императорского величества Марии Александровны Санкт-Петербургской женской классической гимназии Сергей Андреевич Стрешнев.
– Весьма рад, прошу садиться, – официально сказал директор и назвал себя: – Усольцев Яков Ильич.
– Волею судеб я заброшен в ваш город и буду здесь проживать не менее пяти лет, – продолжал Стрешнев, стараясь быть спокойным, но голос его слегка вибрировал. – Никаких ущемлений в правах не имею, хотя и выслан сюда по постановлению Особого совещания за то, что был в толпе, когда везли на казнь первомартовцев, и, видимо, проявил сочувствие.
– Полагаю, что вы пришли осведомиться насчет службы в подведомственном мне училище? – сухо спросил директор.
– Да, если позволите… хотелось бы знать.
– Я поджидал вас, господин Стрешнев, – не меняясь в лице, продолжал директор, – со мной разговаривал господин исправник. Он отозвался о вас весьма доброжелательно. Ну-с и заведение, где вы имели честь служить, говорит само за себя.
– Так могу ли я надеяться?
– Да, видимо, вы родились в рубашке, господин Стрешнев, – несколько подобрев, продолжал директор. – Летом у нас выходит на пенсион учитель Богоявленский, и эту вакансию я оставлю за вами.
– Спасибо! Я очень вам признателен, господин директор.
– Конечно, я должен побывать в Калуге и согласовать… но поскольку вас рекомендует господин исправник, полагаю, что препятствий не будет. Все же прошу вас затребовать из Санкт-Петербурга послужной список и представить его мне.
Дней через десять Стрешнев получил долгожданную депешу из Петербурга. «Благодарю письма, радуюсь устройству, готовлюсь отъезду, целую, Лиза».
Стрешнев, несколько раз перечитав депешу, поцеловал ее и, спрятав в карман, вышел на улицу.
День был пасмурный, ветреный. Темные домики, бурая, в глубоких колдобинах и рытвинах улица, тусклая от пыли зелень – все казалось серым, бесцветным. Но радость, нахлынувшая на него, словно излучала невидимый свет, от которого все вокруг приобретало теплые, мягкие тона. Серый грязный городок вдруг показался ему красивым и уютным.
Выйдя на Московскую, Стрешнев повернул налево к монастырю и скоро оказался на деревянном мосту через Протву, где стояло несколько любопытных, наблюдая, как на зеленом берегу запускали большой бумажный змей.