Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V
Шрифт:
Видно, в этом человеке были заложены незаурядные душевные силы: он не побежал от затруднений, а повернулся к ним лицом. Прошло много лет, и после долгой трудовой жизни он умер, оставив сыну небольшое состояние. Сын упрямо потащил воз дальше. Юг России в те годы развивался быстро, строились и богатели города, разбогател и этот напористый человек. Внук опять увеличил свое состояние и снова передал его своему сыну. К этому счастливцу жизнь уже повернулась лицом: ребенок получил хорошее воспитание и превратился в юношу, ему дали высшее
Лаврентий вначале говорил размеренно, спокойно и печально, как будто бы читая книгу. Но потом лицо его отразило внутреннее волнение, тот жар, который, казалось бы, был совсем чужд этому потрепанному и изношенному человеку: слабый румянец выступил на дряблых щеках, потухшие глаза оживились.
— Но в 1917 году в России произошла революция. Победоносная революция! Силы порядка потерпели поражение, и в 1920 году молодой человек снова вышел к морю, чтобы решить для себя вопрос жизни и смерти. Дело было в Константинополе, а молодым человеком оказался я.
Лаврентий сделал паузу. «К чему он клонит? — пронеслось в голове. — Непонятно».
— Ван Эгмонт, вы не пережили крушения всех надежд и не знаете, что значит стоять у врат жизни как пария, как нищий. Видеть, что радость жизни проходит мимо… когда блага бытия пышно расцветают для других… Мучительно завидовать и отчаянно проклинать… Есть от чего сойти с ума! Но я оказался не робким и не побоялся поединка с судьбой. Хотя, мой друг, — Лаврентий с чувством взял меня за руку, — это было страшное единоборство! Сколько падений… Сколько унижений… Помните, как это чувство прекрасно выразил Ницше: «Знаешь ли ты, что такое одиночество и муки твоей справедливости — быть справедливым к презирающим тебя?» Все это было, было…
Он судорожно перевел дыхание.
— Было, но дальше может и не быть! Судьба сжалилась надо мной и протянула руку спасения в тот миг, когда я повис над бездной. Вы понимаете меня, ван Эгмонт?
— Не очень.
— Балли нашел золото!
Ага… сердце у меня стукнуло…
— Вы — богатый человек. Немножко больше денег — что для вас это? Приятный пустяк! А для меня…
Дерюга приподнялся на подушках и приблизил свое лицо к моему. Его как будто бы навсегда потухшие водянистые глаза теперь возбужденно блестели.
— Для меня сокровище Ранавалоны — это жизнь. Слышите — жизнь! Жизнь!! Нет, гораздо больше — золото для меня — это свобода!
Тэллюа, смуглыми пальчиками выбиравшая с подноса засахаренные орешки, подняла голову и в ожидании повернулась ко мне — не к Лаврентию, говорившему громко и с жаром, а именно ко мне, хотя я сидел молча. Она посвящена в его игру! Сговорились!
— Произошло недоразумение. Балли умер, не успев передать секрета.
Лицо Дерюги передернулось, но он сделал усилие и овладел собой.
— Ван Эгмонт, отпираться бесполезно. Я знаю все. Рядом с вами в толпе стоял легионер, немного понимающий по-немецки. Профессор сказал: «Das gold Liegt in…» и назвал место, но мой осведомитель не расслышал слова.
Я рассмеялся.
— «Das gold Liegt in…» означает «золото лежит в…». Это правда. Подтверждаю. Затем, умиравший успел произнести еще «Der Nahe von», то есть «вблизи от», «золото лежит вблизи от» — вот все, что он сообщил мне. Где именно находится клад, я знаю так же мало, как и вы.
Желваки на щеках Дерюги задвигались, он страшно побледнел.
— Ван Эгмонт, я прошу вас, слышите, прошу: скажите, где золото?
Задыхаясь от волнения, он приложил руку к сердцу; лицо его отобразило страдание.
— Пожалейте меня… умоляю…
Я молчал. Лаврентий сорвал галстук и расстегнул воротничок. Его бледное лицо медленно краснело.
— Где золото?
— Уверяю, что…
— Где золото?!
— Мсье де Рюга, этот тон…
Лаврентий скрипнул зубами. Водянистые глаза налились кровью, рыжие усы ощетинились.
— Мне надоело повторять одно и то же, — с расстановкой прошипел он. — Я не шучу… Довольно с меня уверток…
Не сводя друг с друга глаз, мы медленно поднимаемся. Ногами отбрасываем подушки. Проносится неожиданная мысль: «Как две змеи на празднике у Тэллюа. Но он не проглотит меня… Нет…» Тэллюа, с любопытством наблюдая сцену, щелкает орешки. Этот сухой треск и наше тяжелое дыхание нарушают жаркую тишину. Маскируя намерение, я сую обе руки в карманы; правой беру браунинг и снимаю предохранитель.
— Так вы отдадите мне мое золото? Или я должен вырвать его силой?
— Клянусь…
— Вор! — с искаженным лицом визжит Дерюга и дрожащей рукой лезет в кобуру.
— Стреляю через карман! — не вынимая браунинга, я направляю на него дуло. — Еще одно движение, и вы убиты!
Тэллюа громко засмеялась.
Боком я попятился к выходу.
Вдруг кто-то торопливо откинул полу шатра. Рабыня просунула голову и, задыхаясь от волнения, вскрикнула:
— Патруль вернулся!
Глава 9. Первый дикарь Африки
Не глядя один на другого, мы побежали вниз.
Близкий вечер уже смягчил резкие краски и звуки дня: это был час золотисто-розовой тишины. Все вокруг нежилось в сладком ожидании покоя, и если бы я остановился полюбоваться чудесным видом, то одно, только одно слово, невольно сорвалось бы с моих уст: мир… Потому что казалось, что в такие минуты не может быть ни борьбы, ни злобы, только возвышенное и полное глубочайшей мудрости спокойствие. Мир, мир…