Пират.Дилогия
Шрифт:
Вот как – сам судья, даже не следователь. Высокого полета птица. И что ему надобно?
– Хочу, достопочтимый сэр, коечто у вас уточнить… прежде чем отправить на виселицу… ххаха!
Судья внезапно засмеялся, желтые щеки его задрожали, противно и дрябло, словно потрепанная в любовных боях грудь старой шлюхи. Похоже, и этот оказался шутник, да все они тут…
– Итак, – барон взял со стола лист желтой бумаги. – Вы, сэр, обвиняетесь в деятельности, направленной на подрыв устоев государственной власти Испанского королевства и его
– О как! – удивился допрашиваемый. – Я уже и мятежник!
Судья заглянул в бумагу:
– Три фрегата, шхуна и бриг. Кроме того – еще и большой линейный корабль – это суда, уже направленные на помощь мятежникам. Что вы так смотрите? Хотите сказать – это не ваши слова? И вы ничего не говорили о фрегатах, шхуне, бриге?
– Говорил, – хмыкнул Андрей. – Только не в этом контексте! Это модели, понимаете?
– Не беспокойтесь, дражайший сэр, я все прекрасно понимаю!
Барон улыбнулся со всей возможной язвительностью, вероятно, от столь мерзкой улыбки человека менее циничного, нежели Громов, мороз продрал бы по коже.
– Ваш юный сообщник, кстати, подтвердил эти слова.
– Жоакин! Что вы с ним сделали?
– Да пока ничего, – судья повел плечом. – Повесим мы вас вместе, завтра с рассветом, здесь же, на башне. Всем вашим английским друзьям будет хорошо видать! Хаха – с моря. Как вы сами прекрасно понимаете, вина ваша полностью подтверждается вашими же словами и в какихлибо иных доказательствах не нуждается. Поэтому мы и не тревожили палача.
Оглянувшись на висевшее в углу распятие, барон КортасариМендоза иронически прищурил глаза:
– Одно лишь хочется уточнить, друг мой. Вы, кажется, русский?
– Ну да.
– Рад, что и этого не скрываете. Так что, неужели, тсар Пеотр решил вмешаться в испанские дела? Ему войны со шведами мало?
– Да ничего он не решил, – отмахнулся узник.
Судья хлопнул в ладоши:
– Так я и думал! Вы просто наемник… увы… Будь вы английским дворянином, мы бы – из уважения – отрубили вам голову, а так придется просто повесить. Мне жаль.
– Мне тоже, – Громов лихорадочно соображал, что же делать, как выпутаться из столь щекотливой ситуации. – Я вижу, вы искренне прониклись ко мне благорасположением, достопочтимый сеньор Мендоза…
– Дада! – с улыбкой перебил барон. – Это несомненно так. Вы разумный человек, что сразу видно. Не запираетесь, не виляете, знаете, как некоторые. Ни к чему все это – только лишние страдания, о, наш палач большой мастак в своем деле…
– А если я откажусь от всех своих слов? – осторожно поинтересовался узник.
Судья развел руками:
– А к чему? Мы все равно вас повесим, только прежде отдадим под пытки. Оно вам надо?
– Нетнет, – взглянув в холодные глаза судьи, поспешно заверил молодой человек. – Так когда, вы говорили, состоится… ээ… экзекуция?
– Да завтра уже! Не беспокойтесь, друг мой, – ждать мы вас не заставим.
С видом радушного хозяина барон развел руками и, взяв со стола серебряный колокольчик, позвонил, вызывая стражу:
– Увести. Спокойной ночи, уважаемый сэр! Приятных сновидений.
Еще издевается, сволочь! Узник поднялся, звякнув цепями, и, ведомый дюжими стражниками, зашагал обратно в узилище. Похоже, все приближалось к концу – и очень быстро. Тоже еще, нашли английского шпиона! И, главное, както очень быстро, без всяких утомительных разбирательств, даже слушатьто особо не стали. Оп – и на виселицу! А меньше надо было болтать со всякими гадами! В следующий раз… хм… если он будет, эти ребята, похоже, слов на ветер не бросают, раз сказали – повесить, значит…
Захлопнулась позади тюремная дверь, и Громов тяжело опустился на пол. Снова гнилая солома, темница, запах мочи – господи, да когда же это все кончится? Молодой человек вдруг улыбнулся, хотя вовсе и не хотел – в его положении куда лучше бы было, чтоб все это не кончалось как можно дольше!
И вообщето, неплохо было бы сейчас подумать – а как отсюда выбраться? Цепи, решетки, засовы, стражники – где здесь самое слабое звено? Ясно и ребенку – стражники, человеческий фактор, постоянно обуреваемый завистью, алчностью, лиходейством и прочими не слишкомто почтенными страстями, коими, несомненно, нужно было воспользоваться… если б только имелось время. Хоть немного бы времени, а то ведь – «на рассвете повесим». На рассвете… не рановато ли? Что им, поспать не охота, что ли?
– Эй, англичанин! – ближайший сосед – дюжий мужик с огненнорыжею бородищей – заворочался у себя на соломе. – Слышишь, я тебе говорю. Понимаешь пофранцузки?
– Коечто, – насторожился молодой человек.
– Вот и я – коечто, – мужичага хмыкнул и негромко расхохотался. – Тебя тоже обещали завтра повесить?
– Угу. Прям на рассвете, – Громов быстро припомнил весь свой запас французских слов.
– Врут! – убежденно отозвался собеседник. – Не успеют они на рассвете, а вот к обеду – да, успеют.
– И что с того?
– А до обеда всякое может случиться. Меня Жауме зовут, Жауме Бальос, кузнец.
– Громов, Андрей… Андреас, – молодой человек протянул руку, сразу же почувствовав в ответ столь крепкую хватку, что едва не ойкнул от неожиданности. Вот уж сразу видно – кузнец!
– Что, нынче и кузнецов вешают?
– Нынче всех вешают. Проклятые кастильские собаки!
Ага, вот и тут пошла политика. Чувства каталонца, которому навязывали кастильскую власть и французского короля – внука Людовика Четырнадцатого – Филиппа Бурбона, можно было понять, только в данной конкретной ситуации им, наверное, не нужно было отводить столько места.