Пираты Эгейского моря и личность.
Шрифт:
Но это лишь одна сторона путаницы, способная в какой-то мере объяснить неизученность процессов творчества. Вторая состояла в том, что единственно достойным имени знания в философии нового времени признавалось лишь одно - научное знание. Отсюда и возникала та характерная для немецкой классики идея включения объекта в субъект, когда оба они оказываются различенными только по степени формализации, а по-существу, - гомогенными.
В субъекте нет ничего, что не могло бы предстать предметом и стать объектом; объект лишь «для себя» субъект, а тот остаток субъективности, который вынуждает все-таки отличать субъект от объекта, есть только непознанная пока, неформализованная «в себе» часть субъекта. Гегель пишет об этом процессе: «Дух, который знает себя в таком развитии как духа, есть наука. Она есть его действительность и царство,
Эта вторая сторона путаницы, которая дает себя чувствовать и сегодня, создавала и создает иллюзию, будто субъект исчерпывается в объекте, будто все в субъекте, в человеке, в его мышлении доступно изучению обычными методами науки.
Эта иллюзия и повела, собственно, кибернетику на штурм творчества, в процессе которого она и выявилась в качестве иллюзии, неправомерного смешения двух разнопорядковых явлений.
Так что же наука может и чего она не может, что ей положено по канону и чего не дано? Если обратиться к истории возникновения и философской санкции основных естественно-научных понятий, что произошло еще в XVII в. силами Ф. Бэкона, Р. Декарта и Т. Гоббса, то границы научного познания и основные его правила предстанут довольно четкими. Отталкиваясь от Аристотеля, от его концепта природы, лежавшего в основе христианского миропорядка, эти философы, особенно Гоббс, создали новый, «усеченный» концепт природы, который мы теперь называем «объектом», «миром открытий», «объективной реальностью» и т.п. Смысл изменений состоял в том, что из представлений о сущности - универсальном кирпичике мира - были исключены так называемые «формальная» и «целевая» причины.
С помощью понятия инерции-самодвижения две оставшиеся причины Аристотеля - «материальная» и «действующая» объединились в понятие взаимодействия «тел», одно из которых выступает пассивной («материальной»), а другое активной («действующей») половинкой «полной причины». Эти «полные причины», а для будущего знания - «полные потенции» и стали прототипом научного канона, а также и представлений о предмете научного знания - объекте.
Схема: «если - то» и сегодня остается универсальной для научного знания схемой.
Гипотеза, эксперимент, принцип, закон, технология, - все обнаруживает в себе эту схему. Но она универсальная не только для науки, она же лежит в основе любого действия по закону, в основе репродукции. Идея бесконечного повтора, достоверной связи событий с контролируемыми условиями имеет силу как для области научного творчества, так и для области репродукции, связывает эти области, может рассматриваться как проекция репродукции на научное творчество, как априорное со стороны репродукции определение научного творчества. Правда, повтор в науке запрещен, нельзя открыть дважды закон всемирного тяготения, но запрет на плагиат не мешает науке требовать экспериментальной проверки, которая может совершаться многократно; и это требование есть требование бесконечного повтора к любому продукту науки.
Более того, «полные причины» безлики, поэтому упор на достоверность, на обязательность и необходимость связи «если - то» превращает всю область научного знания в царство безликих, слепых и автоматически действующих законов.
По сути дела, это «голые» программы деятельности. Попадая в социальную репродукцию, эти программы обрастают системами отрицательной обратной связи, то есть становятся уже не просто законами, но законами активными, которые навязываются через деятельность предметам труда, имеющим индивидуальные различия. В науке же индивидуального нет, здесь оперируют только классами и не выходя за пределы классов.
Индивидуальное, отходящее от нормы, неповторимое оказывается недоступным для изучения научными методами, располагается за пределами предмета рауки.
Понятый как область действия слепых, нс знающих исключения, автоматических, общих, безличных законов, такой предмет или «объект» как раз и есть «природа» науки, привычный для нас концепт природы. Она лишена эмоций, всегда обязана одинаково отвечать на одни и те же вопросы, неспособна вводить ни нас, ни ученых в заблуждение, увертываться от наших попыток познать ее, заставить служить нашим целям. Она инертна, стабильна, всегда и всюду остается тем же самым - равнорасположенной ко всем нам служанкой за все, выполняющей любые наши прихоти, если нам удается хотя бы раз заставить ее сделать это. Любой результат науки и есть такая удачная попытка. Он имеет равную силу для всех времен, всех мест и всех людей на земле, или, как эту мысль сформулировал Дж.К. Максвелл, - «события, различенные только по месту и времени, идентичны». Применительно к репродукции, учитывая безличность предмета науки ту же мысль можно сформулировать и в нормах функционального определения: «чем бы ни различались системы, у которых равные сигналы на входе дают равные сигналы на выходе, они функционально неразличимы, идентичны». Определения последнего рода называют принципом «черного ящика», они применимы ко всему объему научного знания. Смысл их в том, что любое из них суть такой наблюдательный пункт, с которого видны лишь функции и совершенно неразличимы их носители.
Входит ли человек в предмет науки? В этом гвоздь вопроса.
По мнению немецкой классики и по мнению многих ученых, человек входит в предмет науки, целиком и полностью. Но если немецкие философы не шли дальше субстанциональной идентичности, то есть оставались в рамках определения Максвелла, исключали из сущности человека индивидуальное, оставляя все же родовое, то наука идет дальше: для нее человек исчерпаем не только в общих родовых свойствах, но и в общих человеку и природе функциях. Если первый взгляд - основа нивелляторства среди людей, то второй - основа нивелляторства среди людей и вещей. Функционально описывая, например, систему формулой: «на входе три копейки, на выходе - стакан газированной воды с сиропом», мы тем самым описываем не только частную должность человека - быть продавцом газированной воды, но человека как такового, хотя, и это очевидно, под ту же формулу подпадает и автомат, причем подпадает таким способом, когда у науки нет операции, с помощью которой она могла бы различить, где человек, а где имитирующее его действия по той же программе железо.
Позиция науки в таких вопросах напоминает позицию пассажира в кабине лайнера, который попытался бы, сидя в кресле, решить, кто ведет машину: летчик или автопилот. За рамками науки здесь нет проблемы: нужно пойти в кабину и посмотреть. Но так только за рамками науки, в самой науке подобная операция запрещена, она нарушала бы принцип черного ящика. Схоласты в свое время спорили, способен ли бог Аристотеля отличить Платона от Сократа. Этого не смогли бы сделать ни немецкие философы-классики, ни наука. Более того, наука оказалась бы неспособной отличить быка от трактора, для нее есть лишь усилие на крюке или тяга. Она не смогла бы отличить или, вернее, всегда способна найти такую позицию, когда невозможно отличить лошадь от вертолета или подводной лодки, поскольку видна будет лишь «мощность», которую можно выразить, в частности, и в «лошадиных силах».
Эта сознательная, гибкая, активная слепота составляет силу науки, поскольку те переходы «в другой род», которые в древности совершались от случая к случаю, вели к замене человека в отдельных репродуктивных функциях ослом, быком, орудием, совершаются теперь автоматически. В исходе оказывается допускающая бесконечный повтор функция, а не ее носитель. Инженер сначала рассчитает нагрузки, а потом уже будет думать о том, ставить ли в качестве привода мотор или достаточно будет легкого нажима руки.
Иными словами, наука знает человека только в репродуктивных функциях, где он сила среди сил природы, частный случай среди таких же частных случаев проявления универсальных связей.
Но вот исчерпывает ли репродукция человека? Лежат ли человеческие ценности в репродукции или за ее пределами? Для любого вида деятельности, если он допускает функциональное определение, а все виды репродукции, деятельности по закону, заведомо такое определение допускают - закон и есть такое определение, - останутся в силе рассуждения о продавце газированной воды и автомате, то есть каким бы сложным ни оказался закон деятельности, ни в этом законе, ни в самой деятельности по закону нет ничего специфически человеческого. С функциональной точки зрения, кондуктор автобуса и железный ящик, куда приглашают опускать пятаки, неразличимы, они «одно и то же». Адистанция от этого кондуктора-ящика до самых сложных видов репродуктивной деятельности не так уж велика. Если сегодня «Известия» пишут о замене инструктора райсобеса вычислительной машиной, то завтра им придется писать то же самое о должностях городского, областного и т.д. масштаба.