Пираты медного века
Шрифт:
Один из трех мужчин заметил её приближение и повернулся, двое других продолжали возиться чуть в стороне, склонившись над чем-то.
– Приветствую, Матерь, – проговорил заметивший её, речь звучала немного шепеляво, – мы готовы уйти на лов, что ты делаешь здесь? Охота – дело мужчин нашего рода.
– Силы твоей руке, Тумуш, – ответила Чажре, чуть запыхавшаяся – сколько мужей Стены уходит на лов в этот раз?
– Я и трое, – ответил Тумуш, кивнув в сторону. Теперь женщина видела, что один мужчина держал в руках длинную, согнутую дугой, палку, а второй наматывал поверх неё тонкую нить, – Легд погубил
– А четвертый кто?
– Лежри. Он и его женщина хотят отдать Невидимой Матери то, что принадлежит ей. Мы уйдем, когда тень коснется второго камня, и будем идти, пока Белый Глаз не посмотрит сверху. Но что ты хочешь от нас здесь, Чажре?
– Поговорить с тобой. Негоже мешать тем, кто готовит лук к охоте. Давай отойдем, у меня есть для тебя слово.
Мужчина указал на поваленное деревце в паре десятков шагов .
Подойдя к дереву, Тумуш остался стоять, Чажре собралась сесть, но, подумав, тоже осталась на ногах.
– Что ты хотела сказать мне, Матерь?
Чажре еще раз вздохнула и быстро проговорила:
– Ты и твои люди должны будут сказать на совете мое слово. И Невидимая Матерь отблагодарит вас самих и детей ваших.
…Когда солнце скрылось за стеной, и проходы между домами затянули густые, черные тени, Гонаб дошла до проема, который вел в её жилище. Постояв перед ним, словно в нерешительности, она зашла внутрь.
Отверстие со стороны заката еще не было закрыто заслонкой, и вечерний свет лился внутрь, и через него, и через входной проем. Плетеный из прутьев мат, укрытый козьей шкурой, две корзины, сосуд из красной глины с черным верхом, белый кубок с узкой ручкой. Все, как и было. Здесь редко что-то менялось.
Женщина опустилась на камень, служивший ей скамеечкой, наклонилась и взяла в руки что-то, тускло желтевшее в блеклом свете. Это был череп. Гладкий, лишенный нижней челюсти, с раковинами, закрывавшими пустые глазницы. Гонаб долго смотрела на него, а потом прижалась лбом к тусклой кости.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
И вот белесый свет, льющийся с неба, коснулся статуэтки Невидимой Матери. Она выглядела так же, как и все её изображения, – волнообразные линии, расширяющиеся книзу, намек на женскую фигуру – и ни единой черты лица. Никто не мог даже представить, как выглядит лицо той, что принимает ушедших в подземном доме и смотрит по ночам вниз Белым глазом.
Этой ночью её глаз щурился – лишь половинка круга висела в густо-синем небе над Стеной. И, разбиваясь о гладкие камни, которыми был вымощен пол Дома, свет стекал по животам и бедрам трех женщин. Обнаженные, они сидели в одинаковых позах, скрестив ноги и поставив на них локти. Одна мерно повторяла какую-то фразу, и последнее слово подхватывали две других. Сосуд, казавшийся черным в полумраке, стоял напротив алтаря с фигуркой.
Прервав монотонные звуки , одна из женщин наклонилась, с усилием подняла посудину и сделала пару глотков.
– Невидимая матерь, отдавшая нам свои глаза – свет, отдавшая нам свою плоть – пища, отдавшая нам свою кровь – наша женская сила, сегодня мы говорим с тобой! – глухо, но отчетливо, прозвучал голос Хашмы, – мы пьем твою мудрость за эту ночь и иные без счета,
Замолчав, она протянула сосуд второй женщине, и та тоже сделала пару глотков.
Напиток был одновременно горьковатым и терпким, и, отхлебнув его, Чажре подумала, что он не изменился с того времени, когда, юной, она впервые попробовала его. Всё так же тянул и горчил, и так же, когда сосуд пустел, в голове начинало шуметь, появлялось чувство легкости и тепла. Напиток не изменился, зато изменилась она сама.
Бдения в Доме Женщин обычно совершались раз в месяц, когда Белый глаз в небе был круглым, полным и грозным, и Чажре часто казалось, что она видит в нем не то гнев, не то тайное обещание. Сейчас до полноты было еще далеко, но они все равно собрались, чтобы решить – ибо надо найти ответ, как жить дальше.
С тех пор как часть мужчин их народа, и соблазненные и похищенные ими женщины ушли на острова, жизнь на побережье уже не была благополучной. Кровь, пролившаяся на советах, где впервые была оглашена воля какого-то злобного мужского духа холодных вод, впиталась в землю народа Невидимой Матери, как проклятие. И никто не знал, как его можно снять. Вернее, Чажре знала – но не могла убедить в этом других.
И они тянулись, мгновения нескончаемой ночи, бдения, прерываемого песней-хвалой, молитвами и питьем. Белый свет, льющийся в проем, потускнел, в Доме стало почти темно – теперь Чажре не видела двух других матерей скорее угадывала очертания их фигур. Сосуд опустел, в её голове плыло, хотелось избавить тело от лишней влаги. Но это была лишь одна из множества ночей, проведенных в бдении, и женщина уже давно научилась управлять своим телом и разумом.
Когда клочок неба, зажатый в квадратном проеме потолка, начал сереть, а затем голубеть, женщины уже просто сидели в полудреме, не в силах ни говорить, ни петь. Их разум, покинув тело, блуждал где-то в краях, где Невидимая Матерь отгоняла ночных духов, и они опять превращались в животных, чтобы бегать в лесах, пока снова не выплывет в небе Белый глаз.
– Вы готовы говорить, сестры? – прозвучал охрипший голос Хашмы, и Чажре вздрогнула, словно падая из бездонной глубины сна на дно каменного колодца – падая вверх. Она и сама не могла бы это объяснить, но так ей всегда казалось.
– Мое слово осталось тем же, и я видела его в свете Белого глаза, – проговорила она таким же севшим голосом, – мы должны найти землю ликшури и покончить с ними.
– Мое слово неизменно, – эхом откликнулась Гонаб, – мы, люди Стены, должны уйти за лес, к нагорью и построить новую стену там.
Когда её голос стих, молчание, темно-серое, как раннее утро, повисло под сводом Дома женщин.
– Какое будет твое слово, Хашма? – не выдержала Гонаб, и та, не поворачиваясь к ней, ответила:
– Мое слово прозвучит на совете.
Гонаб медленно брела по проему между домами, разливавшийся в небе свет больно резал глаза, а голова жила отдельно от остального тела. Это было привычно после ночи бдения в Доме Женщин. Надо найти Джара и поговорить с ним. С ним и с другими, из тех, кто работает с камнем, медью и обращает мольбы к Хелобу. Их голос должен звучать на совете, к ним прислушаются. К ним – и к Хашме, но что скажет Хашма?