Писатель: Назад в СССР
Шрифт:
— Доброе утро! — сказал я.
— Здравствуйте, Тёма! — откликнулась секретарша.
— Предлагаю перейти на «ты», — сказал я.
— Согласна.
— Зиночка, у меня вот какой вопросик. В отделе прозы, где я теперь работаю, никого нет… И я не знаю, за какой стол мне садиться…
— Пойдем, покажу! — выскочила она из-за своего стола.
Мы вернулись в отдел прозы.
— Так, — сказала Зиночка. — У окна сидит Синельников — начальник отдела… Здесь, у чайного столика, Фролова. Криницын — в этом простенке… Следовательно — у двери сидел Потыгин, который уволился. Ага!
— Спасибо! — откликнулся я. — С меня шоколадка…
— Мерси!
И она выпорхнула прочь. А я начал осваиваться на новом рабочем месте. Пишущей машинки на столе не было, во всем отделе она была только у неведомой мне пока Фроловой, которая сидела рядом со столиком с электрическим и заварочным чайниками, чашками и прочими принадлежностями для внутрикабинетных чаепитий. Ну, по крайней мере, понятно, с кем точно следует поддерживать хорошие отношения. На моем столе лежали, в основном, папки с рукописями, стоял старинный чернильный прибор и стаканчик с шариковыми ручками и карандашами.
Выдвинув ящики стола, я не обнаружил там ничего, кроме разного мусора. Ладно, с этим разберемся. Эх, не мешало бы какое-нибудь новое седалище приобрести. На таком стуле с моим весом — не лишним — и ростом долго не высидишь. Увы, в СССР заграничные офисные кресла стояли только в высоких кабинетах. Остальным приходилось довольствоваться более скромными сиденьями. Ладно, не будем привередничать. Я опустился на жалобно заскрипевший стул, открыл первую попавшуюся папку и принялся читать.
Примерно через час, когда я уже стал пропускать длинные и бездарные описания природы, дверь раскрылась, и в отделе появилась женщина неопределенного возраста. Я узнал ее, хотя не видел уже много лет. Полноватая, темноволосая, с проблесками седины в прическе-пучке. Глаза слегка навыкате. Я вспомнил, что зовут ее Валентина Антоновна — она машинистка в отделе прозы, и в прошлой моей жизни нередко перепечатывала мои рукописи, принятые к публикации в «Грядущем веке». Ну что ж, и в этой ей придется этим заняться.
— Здравствуйте! — сказал я, вставая. — Артемий Трифонович Краснов!
— Здравствуйте! — откликнулась она. — Фролова, Валентина Антоновна.
Так это и есть Фролова — дама у чайного столика? Фамилию ее я, вроде, и не знал раньше. Снова стукнула дверь. В комнату ворвался лысый, худенький живчик, лет сорока. Он поцеловал ручку Фроловой и протянул мне свою маленькую, почти детскую ладошку.
— Криницын!
— Краснов! — откликнулся я, пожимая его лапку.
— Нет, ну ты видал! — без всяких церемоний сразу перешел на «ты» Криницын. — Рижское «Динамо» и горьковское «Торпедо» вничью сыграли, а!
— Не, не видал… — честно признался я.
— Ну и правильно! — кивнул тот. — Ничья за ничьей… Никакого интереса!
В этот момент вошел еще один сотрудников. Здоровенный такой дядя-шкаф. В его присутствии и в без того тесной комнате, казалось, совсем не осталось места.
— А-а, новенький! — обрадовался он, протягивая мне руку. — Синельников, Евлампий Мефодьевич — ваш непосредственный руководитель.
Я на свои лапищи не жалуюсь, но тут возникло ощущение, что пожимаю ковш экскаватора.
—
— Сделаем, — пообещал я.
— Ну что ж, хорошо! — откликнулся начальник отдела. — За работу, товарищи!
Мы расселись по местам. Валентина Антоновна тут же защелкала клавишами своего пишущего агрегата, а мужчины — включая меня — зашелестели страницами. Так начался мой первый рабочий день в редакции «Грядущего века».
Глава 15
Конечно, в работе литсотрудника веселого мало. Ну, если не считать графоманских перлов, которые я время от времени зачитывал к удовольствию коллег. Однако в рукописях, которые поступают в редакцию самотеком, чаще всего, они не смешные. В основном, это либо унылый поток сознания автора, либо нагромождение бессмысленных, слабо связанных между собой эпизодов, без внятно прописанной сюжетной линии, а также однообразные диалоги, шаблонные описания и картонные персонажи.
Так что к исходу первого рабочего дня я себя чувствовал так, словно восемь часов таскал чушки к тоннику, а не сидел за столом и не разбирал тексты. Причем — именно разбирал, почти что расшифровывал. Далеко не все присланные рукописи были напечатаны на машинке, большинство были рукописями в прямом смысле этого слова, частенько накарябанные на листках, вырванных из ученических тетрадок. К счастью, романов среди них было немного. В журналы, в основном, присылали стихи и рассказы.
Меня утешало только одно. В семь вечера у меня встреча с Настей. Надо бы цветы купить, но, во-первых, я не знал — где, а во-вторых, денег у меня после бурной недели новой жизни осталось немного. Просить в долг я не любил, да и неудобно было обращаться с такой просьбой к коллегам, которых я — с их точки зрения — знал всего лишь несколько часов. Ладно. Если вдруг попадутся где-нибудь цветы — все-таки их прикуплю.
После обеденного перерыва к нам заглянул главный редактор. Демократично поздоровался со всеми за руку. Осведомился у меня, как я себя чувствую на новом рабочем месте, и взял распечатки с моими рассказами. Что ни говори, а Мизин всегда умел сохранять лицо. Он и виду не подал, что нас с ним связывает какая-то тайна. Ну и я, разумеется — тоже. Панибратство с начальством невыгодно сказывается на отношении к тебе других сотрудников. Я не должен выглядеть любимчиком шефа, скорее, тот должен стараться быть моим фаворитом.
Рабочий день в редакции заканчивался в семнадцать часов и ни минутой позже, так что можно было не торопясь отправляться к актрисе. Такси мне было сегодня не по карману, и я поехал сначала на метро, а потом — на троллейбусе. Примерно за полчаса до назначенного времени я вышел на нужной остановке и пошагал к длинному, как океанский пароход, дому советских кинодеятелей. На улице было уже по-весеннему тепло. И я не слишком удивился, увидев старушку, торгующую мимозами. Отдав бабульке трояк, я стал обладателем целого вороха этих, в общем-то, невзрачных цветов.