Пищевая цепочка
Шрифт:
— Ну, я бы это… — Очкарик потупился. — Я бы с тобой?..
— Не знаю, Шура, не знаю. Я же не собирался в серьёзный рейд, мне сейчас за хабаром ходить не с руки… Ладно, для начала я проверю, что у нас с почтой… Ага, есть корреспонденция! За стеной играл бравурный марш и диктор сочным голосом вещал о том, что настоящим сталкерам следует вступать в «Долг». Каждое слово отзывалось болью в голове, и Слепой поморщился.
— Так, что тут у нас?.. О, Моня пишет! Хороший человек, очкарик вроде тебя. «Привет, Слепой! Мы тут с Бузяком хороший хабар разведали, приглашаем тебя. На троих в самый раз дельце, не хотим с чужим человеком делиться, а ты парень надёжный. Ты с ответом не тяни, сразу дай знать, если согласен. Мои координаты…» Шура! В самом
Настроение у Слепого было отличное, на душе — легко и мирно, ему хотелось делать добрые дела, хотелось, чтобы все славные парни дружили и брали хороший хабар. Он и думать забыл, что решил с Бузяком не встречаться.
— Да я как-то… — Очкарик замялся. — Это ж тебя зовут, для тебя хабар-то?
— Шура, в чём дело? Ты же сам хотел со мной, а там уж моё дело, как с ребятами объясниться. Идём!.. Хотя я, конечно не настаиваю, но ты лучше соглашайся… — Слепой поглядел, какие координаты указаны в мейле Мони. — И кстати, совсем недалеко…
— Недалеко? — Очкарик колебался. Ему страшно не хотелось снова остаться одному, но и навязываться на чужой хабар — тоже не слишком вежливо.
Слепой нахмурился — ему пришло в голову, что Моня с Бузяком ждут его в какой-то паре километров от точки, где он припрятал пакет Карого. Совпадение? Или письмо Мони имеет отношение к тайнику?
Тут ПДА на браслете Слепого пискнул, и сталкер вздрогнул от неожиданности. Ещё одно сообщение. Письмо, подписанное «Кореш», гласило: «По твоему вопросу ничего узнать не удалось, извини». Это был условный сигнал — Гоша ждёт его с пакетом. Пора.
Это судьба… Слепой потёр лоб и поглядел на Очкарика:
— Вот что, Шура. Ты мне обещал помочь? Так вот, пришло время должок отдавать. Мне нужно, чтобы кто-то надёжный подстраховал… В общем, только что объявились кое-какие обстоятельства, — Слепой постарался, чтобы его речь прозвучала как можно более внушительно, многозначительно. — Очень на тебя надеюсь. Что скажешь?
— Так я это… обещал же. — Шура в волнении погладил «Вал» — похоже, прикосновение к винтовке его успокаивало. — Пойду, конечно, какой разговор?
— Тогда я напишу мужикам, что иду. О тебе пока сообщать не стану, так надо… — Слепой задумчиво отстучал ответ Моне. — И капитану напишу, что уходим. Вообще-то попрощаться, руки, там, пожать, на посошок сто грамм хлопнуть было бы более по-человечески.
— Угу, — кивнул Шура.
— Но в «Долге» свои правила. Отрывать офицера от исполнения обязанностей я не решусь!.. Галеты будешь? — Слепой протянул пачку. — Позавтракаем на ходу.
Мейл Рожнову имел глубокий смысл: капитан даст знать на КПП, чтобы их с Шурой пропустили без вопросов. Так и вышло. Сержант Киценко даже буркнул: «Счастливого пути и доброй Зоны!» Не каждый день «долговцы» бывали настолько вежливы. Слепой с Очкариком успели отойти от КПП на несколько десятков шагов, когда сзади раздались крики:
— Слепой, погоди! Стой, Слепой! Стой!
«Долговец» в тяжёлом чёрном экзокостюме бежал за ними, махал руками и орал. Сперва сталкеры решили, что стряслась какая-то неприятность, раз «Долг» хочет их притормозить, потом Слепой узнал в преследователе Камышова. Тот увидел, что парни остановились, и перешёл на шаг. Бегать в долговской броне было тяжело, Камышов покраснел и дышал с натугой. Жидкость в системе гидроусилителей чёрного комбеза булькала, шарниры звякали.
— Слепой, я… это… фух, сейчас отдышусь… Я это… хотел тебе соболезнование типа высказать. Ну, по случаю гибели твоего кореша.
— Какого кореша?
— Так Бузяка! Ну, хотел тебе лично, чтоб по-людски. — Чувства Слепого, видимо, отразились на лице, потому что Камышов вдруг забеспокоился:
— Что-то не так? Разве ты не знал? Я ж писал тебе — как раз после твоего ухода… Помнишь,
— Бузя-ак… — протянул Слепой. — После моего ухода? Вот это и есть — судьба.
Когда утром солнечные лучи отразились в мутной воде болотца и спёкшаяся грязь приобрела на короткое время золотой оттенок, Тварь пошевелилась. Грузное мягкое тело всколыхнуло тяжёлую болотную массу, длинные паучьи конечности упёрлись в податливый илистый грунт, поверхность воды пошла волнами. Круглая голова чернобыльского пса качнулась — на раздувшемся массивном теле она казалась непропорционально маленькой, её едва было видно в мясистых складках, покрытых грубой розовой шкурой. Остатки старой собачьей шерсти клочьями торчали тут и там среди морщинистых валиков. Тварь предполагала нарастить массу ещё больше — тогда складки разгладятся и загрубевшая кожа натянется на раздутых мускулах.
Загребая тяжёлую муть длинными ногами, Тварь побрела к берегу, грузно выбралась из топкой массы. Вода потоками лилась по круглым боками, ручейками сбегала по складкам, накапливалась в ложбинах между набухшими узлами мускулов — и катилась вниз, когда при движении шкура натягивалась и напрягшиеся мышцы образовывали под ней новый узор.
Тварь неторопливо ковыляла по редколесью, наискось пронзённому золотыми лучами. С каждым шагом походка делалась ровнее, Тварь двигалась быстрее и ловчее — тело разогрелось на ходу, мышцы заработали в лад. Теперь Тварь больше всего напоминала гигантского паука — округлое тело бугрящееся валами мышц, шагало, переступая длинными тонкими конечностями псевдоплоти.
Огромный, не меньше полутонны, вес заставлял когти глубоко вонзаться в рыхлую почву. Из массивной груди торчала голова чернобыльского пса, круглые жёлтые глаза медленно перемещались в орбитах, собирая визуальную информацию, мозг прощупывал лес в поисках источников ментальной активности, острый нюх слепой собаки дополнял разноплановую картину ощущений. Мозг крысёнка, упрятанный в самом безопасном месте, позади головы чернобыльца под защитой массивных костей, координировал работу восьми конечностей и множества органов. Непосильная работа для не слишком развитого разума грызуна! Крысёныш в чудовищном теле Твари едва справлялся с делом, для которого он не был предназначен. Крысёныш напрягал все силы и балансировал на грани безумия, его рвали на части непривычные задания, его угнетала невозможность отказаться, ему хотелось убежать, спрятаться, затаиться в укромном тёмном местечке — это было бы естественной реакцией, но Тварь заставляла разум детёныша грызуна трудиться. Захваченный мозг она принуждала мыслить, насильно присоединённые конечности — нести непривычно тяжёлый вес, многочисленные желудки — переваривать чересчур обильную пищу. Она умела заставлять. На спине Твари начал вспухать горб. Он вздувался, натягивал свеженькую розовую шкуру, выпирал. Мышцы спины вспучивались, приподнимались. Потом из глубины организма пришли новые сигналы — мускулы разорвали шкуру. Это могло быть очень больно, однако Тварь, как обычно, блокировала болевые сигналы. Из рваной раны на спине вывалился пучок влажных гибких отростков, края разрыва в шкуре стянулись, выплеснулась бесцветная вязкая жидкость, схватилась упругой корочкой… Тварь готовила местечко для того, чтобы вживить новые приобретения. С их помощью она предполагала достичь верха пищевой цепочки.
Глава 25
Утром Серж выбрался из схрона, поглядел на Толика, на едва тлеющий костёр и буркнул:
— Дровишек подкинь.
Потом зевнул, вскарабкался по стеллажам и встал на краю бетонированной ямы. Сделал шаг — и пропал за краем. Толик привычно подумал, что Серж — ленивая скотина, мог бы и сам дровишек подкинуть. Покосился на ПДА — сигнал маячил совсем рядом, не рискует фраер отходить от схрона. Когда Толик занялся костром, из подземелья вылез хмурый Мистер, он осторожно нёс котелок с водой.