Письма из Лондона
Шрифт:
Опять же, в начале 1989 года, когда британские и французские мусульмане митинговали на улицах Лондона и Парижа, французский премьер-министр Мишель Рокар наложил прямое ограничение на характер протеста: «Любые дальнейшие призывы к насилию или убийству приведут к немедленному уголовному преследованию». В Британии ни полиция, ни директор государственного обвинения [175] , ни Кабинет явно не заметили, что в нескольких крупных городах в открытую подстрекают к убийству. Это значит, что были проигнорированы аудиозаписи выступлений мусульманскихлидеров, видео - и фотоматериалы с участниками уличных демонстраций. Вот, к примеру, два британских мусульманина в Дерби с транспарантами «Рушди должен умереть» в руках; вот пикетчик в Слау с не являющимся юридическим доказательством портретом, украшенным надписью «Собаке — собачья смерть»; вот прыткий молодчик при воротничке и галстуке красуется на Парламент-сквер, под статуей Черчилля, с плакатом «Смерть Рушди». (Дополнительный иронический штришок состоит в том, что Черчилль был награжден Нобелевской премией… по литературе.) Представьте, если б один из этих плакатов гласил «Смерть Тэтчер» и им размахивал бы ирландцец: уж наверно, кое-какие незначительные действия были бы предприняты. Так что же происходило? К апатичному прагматизму подмешивалась малая толика расизма шиворот-навыворот: пусть у британцев индийского субконтинентального
175
главный прокурор; подчинен атторней-генералу; выступает как обвинитель по всем важным делам.
Отношение белых британцев к британцам с другим цветом кожи в лучшем случае изменчивое (замечательно, если вы олимпийский чемпион, чуть хуже, если вас остановила полиция и у вас нет при себе вашей золотой медали). Жертвой этого непостоянства, свойственного определенным кругам, несомненно, стал Рушди. Когда вопрос запутанный и явного решения не находится, велик соблазн упростить его. Что может быть более простого, чем вернуть писателя «к своим»? Об истории, стоящей за этой историей, можно рассказать так: умный индийский мальчик, английская частная школа (ненавидел ее, ну так а кто ее любит; закалка характера в любом случае), Кэмбридж, рекламный бизнес, бумагомарание, Букеровская премия, слава, деньги: наш. Затем публичная фигура со своими мнениями (враждебными, черт бы их драл) насчет правительства, неблагодарный за те привилегии, которые мы ему предоставили, поцапался не только с нами, но и со своим собственным народом, на этот раз перегнул палку, а самому надо было головой думать, в книжке в любом случае черт ногу сломит: не наш. Да, придется защищать его от горячих голов, убийц и прочих «понаехавших» в целом, но чего нам дался этот ислам в конце-то концов, наша-то хата с краю? В любом случае разве он не доказал, что мы правы, сперва приняв ислам, а затем назвав все это дело «семейной ссорой»? Согласно этой цепочке «умозаключений», Рушди, уже осужденный на Востоке как расистский колониалистский провокатор ЦРУ, испорченный западными ценностями, еще раз переметнулся на сторону Запада в игре «держи бомбу». Нет уж, белым его никак не назовешь, ни в каком смысле.
Одним из косвенных способов следовать этой точке зрения было подленько хныкать о том, в какую копеечку влетает защита писателя. Сэр Филип Гудхарт, депутат-ультраконсерватор, бесчестным образом привлек к себе внимание, подняв этот вопрос менее чем через месяц после объявления фатвы, хотя комментаторы правого толка, такие как Оберон Во, уже обскакали его. Нет уж: миллион в год (или сколько там) — это довольно-таки недорого за демонстрацию гордой веры страны в индивидуальную свободу и свободу слова. Но: небось у этого малого в кубышке завалялись пара фунтов, так почему бы ему самому не раскошелиться — в конце концов это ведь он начал всю эту заваруху, нет разве? На самом деле Рушди и так помогает возмещать расходы, к настоящему времени оплатив сумму примерно в Ј500 ООО. Надо сказать, никто не задает вопрос — сколько денег стоит его жизнь, когда речь заходит о королевских родственниках седьмая вода на киселе и выработавших свой ресурс бывших министрах Северной Ирландии, если уж оставить в покое более известных лиц, находящихся под защитой. В прошлом октябре, например, леди Тэтчер устраивала в Честере сеанс подписывания книг, в ходе промо тура своих мемуаров. Мероприятие охраняла чеширская полиция, усиленная прикомандированными офицерами из Северного Уэльса и Манчестера, плюс вертолет сверху. Дотошный депутат-лейборист раскопал данные, что этот час или около того промотура, который едва ли имел отношение к делам государства, обошелся налогоплательщикам в Ј26 398, ни гроша из которых не было оплачено автором или издателем. Если траты подобного рода не были чем - то экстраординарным, то общая цена ее двенадцатидневного книжного тура составила для страны приблизительно Ј300 ООО. И чего-то не слыхать, чтобы колумнисты правого толка поднимали шум по этому поводу.
И ладно бы только апатичное, демонстративное безразличие; бывало и хуже. «Весьма часто, — рассказал мне Рушди, — самую сильную неприязнь я ощущал в своей собственной стране». Разумеется, поскольку свобода слова является в случае Рушди ключевым пунктом, может показаться наивным жаловаться на то, что люди говорят и пишут о том, что считают нужным. Даже и так, можно было бы — или нужно — ожидать соблюдения некой степени приличий, когда речь идет о ком-то, кто заключен в тюрьму и кому грозит смерть. Можно было бы подумать таким образом по одной очень хорошей причине — что в аналогичной ситуации все именно так и было. Терри Уэйта, которого обычно описывают как «спецпредставителя архиепископа Кентерберийского», хотя позднее открывшиеся факты наводят на мысль, что архиепископ мог бы усомниться в том, что этот пустозвон должен от его имени шляться по Восточному Средиземноморью, — держали в заложниках в Бейруте в течение пяти лет. Пока он был там, щекотливые вопросы о том, что именно он там делал, точный характер его отношений с Оливером Нортом [176] , чьим козлом отпущения он мог быть, о том, были ли тщеславие, склонность к самообману и любовь к заголовкам крупным шрифтом частью его натуры и не сделали ли все эти факторы его отчасти соучастником в его собственной судьбе, — совершенно справедливо, избегались. Когда он вышел на свободу, все они были, с надлежащей тщательностью, ему адресованы.
176
главный прокурор; подчинен атторней-генералу; выступает как обвинитель по всем важным делам.
Никаких таких внешних приличий по отношению к Рушди не соблюдалось — на всех его мотивах, какими бы они ни были, и характере, относительно которого в ходу были самые смелые фантазии — поставили жирный крест еще до того, как фатва была проанализирована. Вот некоторые из наиболее отвратительных комментариев: Роальд Даль назвал своего собрата по перу «опасным конъюнктурщиком». Бывший председатель партии Тори Норман Теббит окрестил его «выдающимся негодяем», после чего пустился в размышления о неадекватности подобной характеристики: «Разве негодяй — достаточно сильное слово для того, кто оскорбил страну, которая защищает его, кто предал и поносил бранью тех, кому он обязан своим богатством, своей культурой, своей религией, а сейчас так и самой своей жизнью? К счастью, таких негодяев, как Рушди, — поискать. Кого мне жаль, так это нашу страну, которую он выбрал себе местом для жительства». Джермейн Грир [177] странным образом осудила его как «мегаломана, темнокожего англичанина» (то ли эти два обстоятельства как-то связаны, то ли она имела в виду меланому [178] , после чего заметила: «Тюрьма — хорошее место для писателей; сиди и пиши себе сколько влезет». (А как насчет казни? Тоже пиши сколько влезет?) Образ мыслей людей без лишних извилин озвучил таблоидный философ Ричард Л иттлджон: «Да мне плевать с высокой колокольни, укокошь иранцы Сальмуна Рушди хоть завтра… Лучше б не здесь, понятное дело, ну да…» Салонно-вел икосветской вариацией все того же мотивчика одарил нас с барского плеча историк Хью Тревор - Роупер, который, оттопырив пальчик и взяв предварительно четырехмесячный таймаут на академическое обдумывание вопроса, процедил, что «проступок Рушди имеет отношение к манерам, а не к криминалу, и закон не может в это вмешиваться. Раз уж так все получилось, я бы не пролил ни слезинки, если бы некие британские мусульмане, сокрушающиеся по поводу его манер, подстерегли бы его в темном переулке и постарались их улучшить. Если в результате этого инцидента он научится контролировать свое перо, обществу это принесет пользу, а литература не пострадает. В случае задержания исполнителей следовало бы, разумеется, признать виновными в оскорблении действием; но и они могли бы сослаться в свое оправдание на вопиющую провокацию, и, окажись они в юных летах, их можно было бы осудить всего-навсего условно. В конце концов, наши тюрьмы переполнены».
177
Австралийская писательница, феминистка, р. в 1939 г.
178
Меланома — опухоль, развивающаяся из клеток, вырабатывающих меланины — черные и темно-коричневые красящие вещества (пигменты).
Однако наиболее омерзительный эпизод в этом местном trahison desclercs [179] был связан с Марианной Уиггинс, второй женой Рушди, которая поначалу ушла вместе с ним в подполье. Она в высшей степени несдержанно побеседовала с Sunday Times об изъянах характера своего мужа и объяснила, до какой степени мы бы ошиблись, если бы посчитали его хоть сколько-нибудь героем. Даже и делая скидку на эмоциональное состояние новоиспеченной экс-жены, это выглядело невероятно бессовестным. Для тех, кому мисс Уиггинс попадалась в ло-фатвоъъ\с времена, в этом была также и ироническая сторона. Я, например, припоминаю, как однажды она на голубом глазу заявила мне, что как писательница мечтала бы быть крохотным пригорочком в тени громадной горы, которой был Салман. Увы, когда Магомет пришел к горе, пригорочек драпанул во все лопатки.
179
отсылка к произведению Жюльена Бенда (1867–1956) «Предательство интеллигентов».
Два года назад, столкнувшись с «отсутствием какого-либо реального политического энтузиазма здесь», Рушди и его Комитет Защиты решили предпринять турне. Несмотря на прохладные отношения с British Airways, он ездил в Европу и Северную Америку, причем обычно выяснялось, что там с министрами встретиться легче, чем у себя дом. «В сущности, в эти два года дела у нас шли гораздо лучше, чем я надеялся», — сказал он мне. Германия, не только самая могущественная страна в Европе, но и крупнейший торговый партнер Ирана, была ключевой целью, и в декабре 1992 года Бундестаг принял поддержанную всеми партиями резолюцию, согласно которой иранское правительство официально отвечало за безопасность Рушди. (Сейчас такое же предложение рассматривается в Палате общин, но не факт, что оно пройдет.) Скандинавские страны, традиционно внимательно следящие за соблюдением прав человека, предложили активную поддержку; а в январе 1993 года президент Ирландии Мэри Робинсон стала первым главой государства, принявшим Рушди и его комитет.
Вся эта деятельность, которую невозможно было замалчивать, несколько подтопила паковые льды в Британии. Министерство иностранных дел, по природе своей безыницативное, реагировало. Четыре года спустя настроение у них поменялось не потому, что они вдруг сделались страшно принципиальными, а потому, что прагматично осознали, что сколько ни заискивай и ни виляй перед иранцами хвостом, ни к чему это не приведет. Заявления стали более энергичными: Дуглас Хогг, второй человек в министерстве иностранных дел, обращаясь к Комиссии ООН по правам человека в феврале 1993 года, назвал фатву «позорной и возмутительной» — эпитеты, как видите, поползли по шкале Рихтера вверх. Сам министр иностранных дел Дуглас Херд сказал Совету Европы в Страсбурге, что остается «в высшей степени озабоченным продолжающимся отказом иранских властей отступиться от подстрекательства к убийству». Это могло прозвучать не особенно сурово, но все же внесло некоторое разнообразие в ритуальные заверения Херда о «глубоком уважении» к Исламу; не следует также забывать, что в свое время Херд на вопрос журналистов о самом неприятном своем опыте в политике молодцевато брякнул: «Чтение "Сатанинских стихов"». 4 февраля 1993 года Хогг встретился с Рушди, и это был первый раз с начала всей этой истории, когда писателя официально приняли в министерстве иностранных дел. Давая разъяснения в парламенте, Хогг заявил: «Нам следовало продемонстрировать свою поддержку», тогда как «мистер Пресс-Службоу», источник столь же надежный, сколь и анонимный, сообщил следующее: «Встав на определенную позицию, вы придерживаетесь ее до тех пор, пока решение не будет достигнуто. Салман Рушди сейчас выдвигается на передний план, и если вы спросите «Вас это раздражает?», то ответ будет — нет. Он пользуется теми же правами свободы слова и передвижения, что и все прочие граждане». Можно увидеть в этом уклончивом заявлении образчик бюрократического канцелярита, нечто абсолютно льюис-кэрролловское, но слава богу, что это зафиксировано. Министерство иностранных дел не раздражает, что мистер Рушди выдвигается на передний план. И у него есть точно такое же право передвижения, что и у всех. До того момента, пока он не попытается забронировать билет в главной авиакомпании страны.
И затем, наконец, в мае 1993-го Рушди было позволено встретиться с Джоном Мэйджором, который обещал ему двадцать минут и уделил сорок пять. Daily Mail, которая обычно артикулирует средний участок мозга Консерваторов, расценила это свидание как «поразительно опрометчивое». Бывший консервативный премьер-министр Эдвард Хит выразил свой протест на том основании, что «из-за этой несчастной книги» Британия теряла «массу контрактов»; тогда как Питер Темпл-Моррис, консерватор и председатель все-партийной британско-иранской парламентской группы, сказал: «На мой взгляд, консультантам премьер-министра, кем бы они ни были, следовало бы удостовериться, что у них с головой все в порядке». Ни один из критиков не счел странным, или скандальным, или унизительным, что законопослушного британского гражданина, который в мирное время по просьбе обеих партий собирается встретиться с премьер-министром, нужно провозить в Палату общин контрабандой.
Фотографического свидетельства встречи Рушди с Мэйджором (равно как и с Хоггом, Хердом или Клинтоном) не существует. Комитет Защиты, осознавая, что свидание было скорее символичным, чем продуктивным, настаивал на снимке, но безуспешно. Это редкое шарахание британских политиков от камеры — второстепенный, но любопытный аспект дела Рушди. На протяжении двух лет его челночной дипломатии писателя фотографировали с Вацлавом Гавелом, Клаусом Кинкелем, Марио Соаресом, Джеком Лангом, Жаном Кретьеном и большинством скандинавских политиков первого ряда. В Британии пока что только лидер лейбористов Джон Смит согласился не обращаться с Рушди как с инфекционным больным.