Письма на воде

Холина Арина

Ира мне это потом припомнила.

Никита познакомился с ней на стоянке – они жили рядом.

У отца Иры был строительный рынок. На ее имя были записаны две квартиры в Москве. В семье имелись две дачи – одну сдавали, на другой жили. Все эти ценности дались им тяжелым трудом, экономией на себе.

Однако так как Ирочка была единственным, выстраданным ребенком, ей ни в чем не отказывали.

Поначалу мы не отнеслись к ней серьезно.

Но Никита уже все просчитал. Он собирался переехать к Ире. Занять денег у ее отца и обменять однокомнатную квартиру

на Преображенской площади на двухкомнатную. Тогда он уже выбрался из Бескудникова, но собирался купить еще одну студию в Сокольниках, только денег было в обрез. Семья Ирочки очень бы его выручила. Одну из квартир он позже будет сдавать, а другую продаст и вложит деньги в следующую.

Ко всему прочему это оказались добрые, бесхитростные люди, которые собирались принять зятя в семью – лишь бы их деточка была счастлива.

Никита радовался таким деталям, как отдельная комната для стиральной машины и сушки. Его впечатлил эркер на кухне. Он с упоением описывал кондиционеры в каждой комнате. Рассказывал, сколько стоят шторы. Это было так наивно, бесхитростно и в то же время жалко, что хотелось зажмуриться. У каждого человека есть секреты, в которых нет ничего стыдного, но ведь не скажешь вслух, что иногда любуешься своей коллекцией сумок – ведь тебя сочтут дурочкой. И в чем-то будут правы – такая увлеченность вещами недостойна приличного человека.

– И ты женишься на этой жабе из-за кондиционеров? – в лоб спросила я.

– Да ладно… – отмахнулся Никита. – Тоже мне жаба.

Он хотел жить в большой современной квартире, на ремонт которой потрачено немало денег. Хотел оставлять машину в теплом закрытом гараже с вежливым охранником. Хотел ездить зимой и летом на дачу, где были ванная с окном и камин с медной трубой.

Вместе с этими благами ему предложили семью – традиционную маму, которая пекла пироги и кормила горячим супом, хрестоматийного папу, у которого были и мини-мойка, и набор инструментов и который при первой надобности покупал молодоженам все, что те пожелают, так как ради этого, то есть счастья дочери, жил.

Семья Никиты состояла из его матери и бабушки – деревенской женщины. Ей пришлось бросить прочный бревенчатый дом, сад с яблонями, русскую печь с лежанкой и заботы о больной малине ради того, чтобы спасти не столько непутевую дочь, сколько внука, которого угрожали сдать в детский дом.

Мать пила и гуляла, делала аборты чаще, чем лечила зубы, а потому, родив еще одну мертвую девочку и выкинув еще двоих детей, заработала, к всеобщему облегчению, бесплодие.

Когда Никите исполнилось четырнадцать, мать превратилась в пьяницу, которая водила домой собутыльников, горько орала, выла, дралась.

Бабушка прятала ценности у себя в комнате – телевизор, утюг, кулон с жемчужиной и кольцо с аметистом.

Никита был готов спать с Ирочкой, стать ей мужем уже ради того, чтобы у него появились настоящие родители.

Они поженились и даже пригласили меня на свадьбу.

Конечно, был шумный и пошлый тамада, исполнявший песни под Леонтьева и Пугачеву, зато друзья Никиты, байкеры, устроили мотошоу и фейерверки.

И

как ни странно, свадьба получилась веселой. Невеста выглядела румяной и довольной.

Я даже решила, что все образуется.

Но Ирочка недаром мне не понравилась. Уже одно это ласкательное имя, Ирочка, которым ее называли все, потому что не выходило по-другому, не доросла она до Ирины, говорило о том, что она навсегда останется маленькой девочкой со стареющим лицом.

Ирочка была удивительным человеком: ей ничего не хотелось. Она не желала работать. Ленилась даже ходить по магазинам. Нечасто бывала в салоне красоты – это ее утомляло. Не водила машину.

Ирочка только смотрела телевизор, листала журналы с фотографиями знаменитых людей и щелкала семечки.

Она наслаждалась такой жизнью, как будто кто-то нашептал ей, что она никогда не умрет. Ирочка не ведала ни страхов, ни угрызений.

К двадцати шести годам Никита был женат на Ирочке два года.

Он тогда купил уже третью квартиру – и все свое имущество оформил на бабушку, чтобы при разводе никому ничего не досталось.

Я с ним редко виделась – в присутствии Ирочки я чихала, у меня слезились глаза и горело лицо. Бывает такая удивительная несовместимость – на уровне физиологии. Я бы с радостью ее не замечала, но нельзя не обратить внимания на пищевое отравление – и я ничего не могла с этим поделать.

Иногда мы встречались с Никитой тайно, что было нелепо – мы ехали в машине, звонил телефон, и Никита прикладывал палец к губам. Мы ведь даже не были любовниками.

Хотя нет, тогда уже один раз были. У меня умер отец, а Никита продал мотоцикл – на семейном совете решили, что муж Ирочки не может так рисковать собой.

Мы были очень пьяные, но понимали, что делаем – и несмотря на то что наши тела были горячи, мне казалось, что он дотрагивается до меня ледяными руками. Не было страсти, не было даже похоти.

Мы решили обо всем забыть. Но вот что странно – эта неловкая связь сблизила нас, будто мы преодолели какой-то барьер. Мы точно знали, что не хотим друг друга – и между нами больше не было границы, которая отделяет дружбу от романтики или сексуальности.

– Как ты с ней живешь? Ну как? – выспрашивала я.

– Ты о сексе?

Но меня интересовало другое. Я была такая восторженная, наивная, я была максималистка и считала, что любимый человек – это счастье каждый день, пусть не каждую минуту.

Никита же без сомнения принимал свою жизнь как общежитие, в котором приходится уживаться с самыми разными людьми. Он жил в хорошей квартире, в приличном районе, папа Ирочки помогал ему в делах, мама передавала в банках салаты – и этого было довольно. А то, что он стал другим человеком, минусы и побочное действие, Никита не замечал.

Никиту отправили на работу. Другу Ирочкиного отца, владельцу сети автосалонов, требовался генеральный директор. Им стал Никита. Он вставал в восемь утра, надевал костюм, угождал клиентам. Все это оказывало на него такое же действие, как инсулин на диабетика с пониженным уровнем сахара.